Йа почти блондинко:)

Люди, простите, что спрашиваю!
Как теперь будет выглядеть "поехать в Израиль"?слышала я, что с 20 сентября для граждан России отменяют визовый режим в израильском направлении, а я в октябре туда в гости собралась. Жить есть где, принимающая сторона категорически отговаривает от гостиницы. А некоторые из знакомых уже сейчас пугают тем, что билетов на самолет в сторону Terra Sancta нет на несколько недель вперед. Я за границей два раза была, оба - по турпутевке, с какого конца приниматься за дело теперь?
Таки йа почти блондинко, осталось волосы осветлить...

@темы: про меня, глупости

---

Снова Соловьев. О доверии.:)

(...)Где одноглазый вор, какова его судьба?
Ходжа Насреддин терялся в догадках. И в его разум начало закрадываться темное подозрение: «А что, если одноглазый попросту угнал коней, чтобы продать где–нибудь в другом городе? Если так, то для него даже лучше и спокойнее, что я — в тюрьме…» Но здесь он прервал свои раздумья, сам возмутившись низостью таких подозрений. «Нет! — сказал он себе. — Одноглазый, конечно, вор, прирожденный вор, от головы до пяток, но — человек честный, не предатель!»
На том Ходжа Насреддин и утвердился, избрав опорой своему духу доверие. (...)

(...)Ходжа Насреддин не дрогнул, не побледнел, но в глубине души смутился, чувствуя себя ввергнутым в черную пучину сомнений.
Только одного боялся он: опознали!
В бумагах — его настоящее имя.
Тогда уж — не вырваться.
Но как опознали? Откуда?
Неужели все–таки одноглазый? Продал коней, а с ними заодно — и своего покровителя? Может быть, опять — последний грех перед вступлением на путь благочестия?
Любой обычный человек на месте Ходжи Насреддина так бы именно и порешил, и неминуемо выдал бы свое внутреннее смятение либо взглядом, помутившимся от страха, либо неуместным, судорожным смехом, — и, конечно, отправился бы на плаху, погубленный собственной слабостью, бессильем верить. Но не таков был наш Ходжа Насреддин, — даже здесь, в руках палачей, не изменил он себе, нашел силы, чтобы мысленно сказать и повторить со всей твердостью духа:
«Нет!» Эта сила доверия и спасла его. (...)

(...)Он спал глубоким, спокойным сном победителя.
Здесь уместно будет повторить, что в недавней, счастливой для него битве он был спасен от первого удара только силой своего доверия — золотым щитом благородных. Как не вспомнить по этому поводу чистейшего в мыслях Фариса–ибн Хаттаба из Герата, который сказал: «Малого не хватает людям на земле, чтобы достичь благоденствия, — доверия друг к другу, но эта наука недоступна для низменных душ, закон которых — своекорыстие».

@настроение:

@темы: люди, Литература, Цитаты

---

Karolina Cienkowska, рада видеть!

Что привело?
Испанское барокко - Алонсо Кано, Мадонна с младенцем.

@темы: ПЧ

---

Цитата из перечитываемой в ...дцатый раз книги

" …Допоздна оставался Ходжа Насреддин на кладбище, ведя мысленную беседу с усопшим.
Кладбище погрузилось во тьму, повеяло свежестью, зажглись на темном небе звезды.
Ходжа Насреддин сказал:
— Прощай, мудрый старец, изредка я буду приходить к тебе.
И услышал благожелательный ответ, передавшийся в его разум через сердце — не словами, а теплой волной.
— Об озере не беспокойся, — продолжал Ходжа Насреддин. — Я выполнил все по своему разумению, и получилось как нужно. Я рад, если хоть чуточку помог тебе своей скромной помощью перейти на высшую ступень твоего бессмертного бытия. Но в одном я повинен: я так и не нашел своей веры. Говоря по правде, я понадеялся на твое обещание подсказать, — а ты взял, да и… того — перешел. Не дождавшись… Теперь я попытаюсь, конечно, сам найти, — не знаю, выйдет ли что–нибудь?
Величаво и торжественно, в содружестве звезд, плыла земля сквозь голубую мглу ночи, ветер шелестел в деревьях, кричали ночные птицы, благоухала трава, обильно увлажненная росой, билось сердце в груди Ходжи Насреддина — и во всем этом он вдруг ощутил с полной несомненностью свою веру и понял ее, хотя назвать еще не умел. Переполненный порывом, восторгом и беспредельным счастьем любви к миру, чувствуя ответную, такую же беспредельную любовь живого мира к себе, сливаясь со всем сущим вокруг, но не растворяясь в нем и сохраняя себя, — он шагнул в одно из тех драгоценных мгновений, что соприкасают человека с великим и вечным круговоротом жизни, куда смерти доступа нет и не будет!
Его вера все громче звучала в его душе и переливалась через края, но слова для нее, неповторимого и единственного, он в своем разуме не находил. А между тем чувствовал, что оно есть, и где–то близко, он напрягал все силы, дабы пламя из его души поднялось в разум и зажгло его этим великим словом; и когда, казалось ему, он уже вконец изнемог от непомерных усилий, — слово это вспыхнуло в нем, блеснуло, сверкнуло и, перелетев на уста, обожгло их незримым огнем.
— Жизнь! — воскликнул он, вздрогнув и затрепе тав, не замечая слез, струившихся по лицу.
И все вокруг дрогнуло, затрепетало, отзываясь ему, — и ветер, и листья, и травы, и далекие звезды.
Странное дело: он всегда знал это простое слово, но проник во всю его бездонную глубину только сейчас, — и, когда проник, это слово стало для него всеобъемлющим и бесконечным.
…С того памятного дня, когда ему на могиле старца открылось вещее слово, он начал жить уже не так, как раньше: он начал жить в ясности, не смущаемый никакими сомнениями, не угнетаемый путаницей и кажущимся хаосом мира, ибо он имел ко всему верный, истинный ключ." (с) - Леонид Соловьев "Очарованный принц".

@настроение: Siempre viva!

@темы: жизненное

---

Разное

1. Цитирую Ёвин: "Про войну читаю новости, но ничего не пишу, потому что в общем-то, мне нечего сказать."
Кроме двух фраз.
Война - это одна из самых страшных на свете вещей.
Люди, к сожалению, НИКОГДА не перестанут воевать.

2. Сегодня в квипе у меня был значок "Депрессия". Я просто устала. Устала от того, что за последние три недели умерли пятеро людей, которых я знала. В возрасте от 17 до 60 лет. И это глубоко неправильно. Устала от этой постоянной печали и шока. Устала от того, что 80-летние старухи удивляются - а что это у них шумит в голове, ведь буквально 30 лет назад ничего не шумело? В это время молодые просто-напросто умирают. Не только на войне, но и от болезней. И от несчастных случаев.
Миша Белов, наш форумчанин, солнечный 17-летний мальчик, - несчастный случай на воде. Свет в окошке для мамы и бабушки. Мужчин в семье не осталось.
Отец очень хорошей моей подруги и коллеги, рак желудка, что-то около 60-ти.
Самая близкая подруга моей любимой заведующей, 49 лет, разрыв аневризмы одной из мозговых артерий. Я ее тоже немного знала.
Бывшая сотрудница моей мамы и моя почти постоянная пациентка, Таисия Ивановна, 53 года, панкреонекроз.
Наконец, вчера с работы (была на дежурстве) позвонила своей мастеру, у которой стриглась последние четыре года. Ответил ее муж, с которым они год назад развелись. Услышав его голос, спрашивающий "Что вы хотели?", я заподозрила неладное. И оказалась права. Ирина умерла 6 дней назад от инсульта, не выдержав перепадов погоды. При том, что не была гипертоником и не страдала избыточным весом. И было ей чуть за сорок...
Да что ж это такое???

3. Дочитала Гибсона наконец. 3,5 месяца чистого наслаждения, погружения в события, сопереживания главному герою. Радости от чтения без словаря. Смешно... Появилась мысль собрать по книге материал об одном персонаже к 18-му августа и выложить собранное одним постом. Не знаю, сегодня эта мысль как-то поблекла.
Начала "The Left Hand of the Darkness". И тоже - хорошо...)))

4. Дед настаивает на том, что нашел источник всемирного зла. Это соседи сверху...)))

5. Два дня назад хорошо так прихватило поясницу. Вчера полежала под капельницей, уколола кетопрофен - к вечеру сильно полегчало. Сегодня под капельницей задремала, а медсестра про меня забыла. Проснувшись, я, конечно, освободилась сама, но факт, что где-то минут 45 никто не зашел проверить status medici, огорчил и вызвал некоторое раздражение. Да-с.

6. Позавчера моя коллега по отделению родила девчонку, счастливый папаша (тоже наш бывший сотрудник) позвонил ЛенИванне и радостно спросил: "Ну вы сегодня придете в роддом?" А я... Ну, вы догадались. Я злобная старая дева и не испытываю умиления от лицезрения чужих детей. Да-с. Хотя - вот парадокс! - умею с детьми общаться, по словам моей подруги, у которой две дочки.

7. Спасибо тем, с кем я разговаривала сегодня в квипе. Большое, теплое, сердечное спасибо. Вы мне очень помогли, мои хорошие.
Такой вот дыбр...

@музыка: Мирей Матье...

@настроение: никакое, если честно. Устала.

@темы: дыбр, Настроение

---

11.08.2008 в 00:39

Пишет  Гемма:

Мы можем помочь!
В московской осетинской общине идет сбор гуманитарной помощи для пострадавших в войне в Южной Осетии.
Медикаменты, перевязочный материал, болеутоляющие, антисепктики, постельное белье, легкие одеяла, памперсы для детей будут переданы эвакуируемым из Цхинвала.

Московская осетинская община находится по адресу: ул.Новослободская 34/2.
Справки по тел. [phone]; и 502-32-01.
Источник

Российский Красный Крест ОБЪЯВЛЯЕТ СБОР СРЕДСТВ для приобретения необходимого медицинского оборудования, одежды, обуви, постельных принадлежностей, детского питания.

Российский Красный Крест обращается к российским и иностранным финансово-промышленным компаниям, банкам, производителям медицинского оборудования и инструментария, руководителям предприятий, организаций и ко всем гражданам, которым небезразлична судьба детей и взрослых, пострадавших во время вооруженного конфликта на границе Южной Осетии и Грузии в августе 2008г.!

Министерство здравоохранения республики Северная Осетия-Алания обратилось к руководству Российского Красного Креста с просьбой оказать содействие в приобретении для больниц во Владикавказе и Беслане, в которых находятся на лечении раненые и пострадавшие, медицинской аппаратуры, медикаментов, расходного материала для оказания медицинской помощи пострадавшим.

Телефоны "горячей линии" РКК: 8-800-100-01-25, (8-499) 126-75-71, 126-85-90.

Банковские реквизиты для перечисления благотворительных пожертвований для оказания помощи пострадавшим:

Получатель:
Общероссийская общественная организация "Российский Красный Крест"
Юридический адрес: 117036, г. Москва, Черемушкинский проезд, д.5
Фактический адрес: 117036, г. Москва, Черемушкинский проезд, д.5

ИНН 7728014523
КПП 772801001
Р/с 40703810000000338003
в КБ "ЛОКО-БАНК" (ЗАО) Г. МОСКВА
БИК 044585161
К/с 30101810500000000161
Свежая информация от Красного Креста!


Российский детский фонд в Сбербанке России открыл специализированный благотворительный счет "Помощь детям Южной Осетии".

Его реквизиты:
Расчетный счет: 40703810638000110216
Корр. счет: 30101810400000000225
Банк получателя: Сбербанк России ОАО г. Москва
БИК
Получатель: Российский детский фонд, Центральное ОСБ 8641 г. Москва.

Российский детский фонд призывает граждан, организации и бизнес-структуры внести посильный вклад для помощи детям Южной Осетии, и первый взнос в размере 1 млн. рублей внес сам РДФ.
"Во Владикавказе наплыв беженцев из Южной Осетии. Большинство из них - граждане России. Немало эвакуированных детей и в соседних регионах. Многие дети лишены самого элементарного, в том числе одежды, обуви, средств гигиены, - сообщили в фонде. - В связи с этим обстоятельствами председатель правления Российского детского фонда Альберт Лиханов выпустил распоряжение об особом режиме работы Северокавказских отделений РДФ, отделений РДФ в Ставропольском крае и Ростовской области".
Источник

@темы: Ссылки

---

Песня.

Собственно песня - 2,58 Мб
Стихи ЖЖ-юзера aucubagold - здесь.

Живу.
Каждый день со мной подарком цветным,
Радует жасмина нежной звездой.
Канву
Заполняю светом... своим, родным...
Ветром... с неба вдруг летящей водой...
Слепа...
Ласкою - лучи, и теплом небес
Согреваю тело... а ночь - вольна.
Судьба
Все заводит в омут, где правит бес,
Ну а в полнолунье, тайком - луна...
Такси
Не поймаешь в поле, где ты один.
Даром, что не воин, но горд и смел.
Неси
Тяжкий груз побед, ведь не счесть причин,
По которым выбрал ты свой удел. (с)

Понимаю, что очень похоже на довольно известную песню, но, честное слово, это не плагиат! Текстом подсказано...)))

@настроение: ушлепнутое. Какое еще может быть сегодня?

@темы: Цитаты, я пою

---

Стихи в тему

via raf-sh:

in spiro

Я говорю: дыши -
и он начинает дышать,
остановился в дюйме
от невозможного края.
Не доведись вам однажды
что-то такое решать,
между жизнью - нежизнью
для других выбирая.

Было мое дежурство,
примерно без четверти два.
Самаркандская ночь
бархатна, полнозвездна.
Кажется, я молился:
ты, судьба, неправа,
где же твое милосердие,
ты не судьба - а бездна.

В девять смена. Соседи
свежий несут чурек,
виноград и каймак,
заглядывают за ширму.
Этой ночью я понял -
нежен, слаб человек,
тем более слаб я сам.
Даже сказав "дыши" ему.

07.08.2008

@настроение: Черт, черт, черт!

@темы: Настроение, Цитаты

---

Очень хочется петь... кому-нибудь, кто понял бы и подхватил мое настроение. Не мрачное, не траурное (хотя сегодня для меня - день памяти), а скорее задумчиво-лиричное - привычное, любимое мое настроение, когда поются самые прекрасные песни...
Давайте встретимся в скайпе? (gallinn75)

@настроение: лирическое

@темы: глупости

---

На память... 7 августа 2003 года.

@темы: про меня

---

И еще о любви. Марина Цветаева.

Когда в 10-м классе я увлеклась поэзией и поэтами Серебряного века (к сожалению, знакомство с большинством из них осталось более чем поверхностным, вчитывалась я в пятерых-шестерых авторов, а ныне и от тех осталось мало), Ахматова была мне близка и резонировала, а Цветаева скорее пугала и отталкивала своим надрывом, нежели завораживала. Но это касалось стихов. Когда же я прочитала ее эссе "Мой Пушкин", я ощутила необыкновенное сродство чувств - "коль любить, так не на шутку!" - и с тех пор при каждом новом знакомстве - с реальными ли людьми "по жизни", с артистами ли, с поэтами-писателями-художниками-музыкантами-учеными ли, свое отношение к новым знакомым я сверяю с нею, с Мариной. А одна фраза из этого эссе поселилась в моей памяти навсегда. Хотя применительно к моему поэту она не абсолютно точна...

Марина Цветаева
МОЙ ПУШКИН

Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей — «Jane Eyre» — Тайна красной комнаты.

В красной комнате был тайный шкаф.

Но до тайного шкафа было другое, была картина в спальне матери — «Дуэль».

Снег, черные прутья деревец, двое черных людей проводят третьего, под мышки, к саням — а еще один, другой, спиной отходит. Уводимый — Пушкин, отходящий — Дантес. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, то есть заманил его на снег и там, между черных безлистых деревец, убил.

Первое, что я узнала о Пушкине, это — что его убили. Потом я узнала, что Пушкин — поэт, а Дантес — француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть заманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трех лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, — вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась,— об этом животе поэта, который так часто не-сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе. С пушкинской дуэли во мне началась сестра. Больше скажу — в слове живот для меня что-то священное, — даже простое «болит живот» меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор. Нас этим выстрелом всех в живот ранили.

О Гончаровой не упоминалось вовсе, и я о ней узнала только взрослой. Жизнь спустя горячо приветствую такое умолчание матери. Мещанская трагедия обретала величие мифа. Да, по существу, третьего в этой дуэли не было. Было двое: любой и один. То есть вечные действующие лица пушкинской лирики: поэт — и чернь. Чернь, на этот раз в мундире кавалергарда, убила — поэта. А Гончарова, как и Николай I, — всегда найдется.

— Нет, нет, нет, ты только представь себе! — говорила мать, совершенно не представляя себе этого ты.— Смертельно раненный, в снегу, а не отказался от выстрела! Прицелился, попал, и еще сам себе сказал: браво! — тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: «Смертельно раненный, в крови, а простил врагу!» Отшвырнул пистолет, протянул руку, — этим, со всеми нами, явно возвращая Пушкина в его родную Африку мести и страсти и не подозревая, какой урок — если не мести — так страсти на всю жизнь дает четырехлетней, еле грамотной мне.

Черная с белым, без единого цветного пятна, материнская спальня, черное с белым окно: снег и прутья тех деревец, черная и белая картина — «Дуэль», где на белизне снега совершается черное дело: вечное черное дело убийства поэта — чернью.

Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта — убили.

С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова — убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё мое младенчество, детство, юность, — я поделила мир на поэта — и всех, и выбрала — поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать — поэта — от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались.

Три таких картины были в нашем трехпрудном доме: в столовой — «Явление Христа народу», с никогда не разрешенной загадкой совсем маленького и непонятно-близкого, совсем близкого и непонятно- маленького Христа; вторая, над нотной этажеркой в зале — «Татары» — татары в белых балахонах, в каменном доме без окон, между белых столбов убивающие главного татарина («Убийство Цезаря») и — в спальне матери — «Дуэль». Два убийства и одно явление. И все три были страшные, непонятные, угрожающие, и крещение с никогда не виденными черными кудрявыми орлоносыми голыми людьми и детьми, так заполнившими реку, что капли воды не осталось, было не менее страшное тех двух, — и все они отлично готовили ребенка к предназначенному ему страшному веку.

* * *

Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды (NB! только у негров и у старых генералов), у Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза, — черные вопреки явной светлоглазости его многочисленных портретов. (Раз негр — черные1.) Пушкин был такой же негр, как тот негр в Александровском пассаже, рядом с белым стоячим медведем, над вечно-сухим фонтаном, куда мы с матерью ходили посмотреть: не забил ли? Фонтаны никогда не бьют (да как это они бы делали?), русский поэт — негр, поэт — негр, и поэта — убили.

(Боже, как сбылось! Какой поэт из бывших и сущих не негр, и какого поэта — не убили?)

Еще дальше - здесь:
http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/prose/pushkin.html

@темы: Литература, Цитаты

---

Прекрасное жонглирование

Под удивительную песню. Опознаём?

@темы: видео

---

У деда новое проявление паранойи: когда после полуночи он делает в своей комнате гимнастику, то не включает свет (даже однолампочковое бра), "чтобы с улицы никто не глазел".
У нас второй этаж.

@темы: глупости

---

Правильные коты

в большом и очень теплом количестве живут ЗДЕСЬ. Некоторые с ними уже знакомы, я полагаю.
Смотреть всем!!! Художник Владимир Румянцев.
Например:

Петербургский романс.

@настроение: мяу!

@темы: Ссылки

---

Ну вот почему, почему, стоит мне немного выпить - и говорить охота исключительно на одну тему? Я зануда...

@темы: про меня

---

Kimura/Desert Star, здравствуйте!

Хотя почему-то сразу хочется перейти на "ты", не возражаешь?
Ну, почему пришла - понятно...

@темы: видео, музыка, ПЧ

---

Опять фотки

Вчера-позавчера наснимала, хочу похвастаться. Ничего не обрабатывала.

1 августа 2008

@темы: Фото

---

Назрела пара вопросов к многоуважаемому (без всякой иронии) мистеру Яну Гибсону. Где бы вот его координаты найти?

@темы: Федерико, Гибсон

---

Про Любовь

ЛУИС САЭНС ДЕ ЛА КАЛЬСАДА

ИЗ КНИГИ «ЛА БАРРАКА». СТУДЕНЧЕСКИЙ ТЕАТР»
ВВЕДЕНИЕ

— Тр-рах!
Рафаэль Родригес Рапун ударил изо всех сил по стенке крытого грузовичка, на котором возили декорации и реквизит (звук был громкий, хотя и не противный); потом поглядел на костяшки пальцев. Средний палец правой руки был ободран и немного кровоточил. Я сидел рядом, больше никого,— на улице, пустой, несмотря на дневное время, не было никаких признаков жизни, только мое удивление да злоба Рапуна. День стоял солнечный, хороший, разве что чуть-чуть жарковатый. Неподалеку — дом, двери его обведены темно-зеленым, словно дубовый листок. Солнце довольно высоко; почти никаких звуков.
— Что это ты?
Рафаэль оглядел ободранный палец, лизнул его языком и злобно сказал:
— А, все ни к черту!
По грузовичку он стукнул сзади, удар пришелся рядом с задвижкой дверцы; когда эта дверца открывалась, было видно то, что внутри машины. Получилась вмятина, совсем небольшая.
— Да что с тобой?
Рапун носил папку, куда благоговейно клал все счета, все бумаги, на которых записаны расходы. Кажется, она была синяя, картонная, с клеенкой по углам, в точности не помню. Но вот наверняка я знаю, что она куда-то делась с течением лет или, быть может, в бомбежку.
Еще я знаю, все мы знали, что когда девушки и юноши живут вместе, вместе работают довольно долго, бывает весело и хорошо, но бывает и так, что самый воздух трескается, как стекло, словно с ним что-то случилось. Видимо, злость, спрятанная в глубинах души, все больше выходит наружу. Ничего и нет, пустяки какие-то, а злость растет, хотя ты об этом не подозреваешь, и вот пожалуйста — тр-рах! — по стенке грузовичка прямо голой рукой.
— Больно ударился? — спросил я. Костяшки пальцев у него немного посинели.
— Все ни к черту! — повторил он чуть спокойнее.
Не ведаю, с кем он до этого спорил; не ведаю, Угарте привлек его внимание или он — внимание Угарте. Быть может, Рафаэля рассердил Навас, быть может — я. Кто теперь скажет? Да и нужно ли? Грузовик так и остался с вмятиной, светлый, кремовато-серый фургон, дверца его украшена нашей эмблемой — колесом и масками по рисунку Бенхамина Паленсиа; фургон, который теперь неведомо где, на каком-нибудь кладбище для машин или под кучей земли.
Мы знали, прекрасно знали, что в конце поездки нервы напряжены, нам трудно терпеть друг друга,— конечно, девушек мы терпели, но тоже не слишком. Мы собирали подмостки, восемь метров на шесть, ставили их на сельской площади, подключали электричество, чтобы мало-мальски осветить сцену, размещали декорации, вешали занавес, ели в харчевне или где еще, одевались почти что в темноте, гримировались (иногда в конюшне), играли часа полтора кряду, напрягая голос, чтобы вся деревня, собравшаяся на площади, понимала, о чем идет речь в пьесе, пели или танцевали (иногда — и то и другое), кончали представление, слушали аплодисменты — а хлопали нам подолгу,— разгримировывались, снимали костюмы, надевали комбинезоны, разбирали декорации и сцену — женщины стерегли тем временем плетеные корзины и реквизит, грузили разобранные подмостки в первый наш грузовик, «красотку Аурелию»(1), а декорации и корзины — во второй, который водил полицейский по имени Эдуардо, и только тогда отправлялись спать, усталые, измотанные. И так день за днем; отдыхали мы лишь тогда, когда доводилось бывать в Международном сантандерском университете. Как же тут не понять, что злоба, словно весенняя трава, пробивалась в наших душах, выходила наружу и ее можно было увидеть даже в сгибах пальцев, даже в морщинках у губ? А потом все внезапно исчезало — и злоба и усталость, мы снова были бодры, словно за плечами не осталась дюжина селений. Тревога и напряжение посещали нас раза два или три за долгую поездку, ничуть не нарушая глубокой привязанности друг к другу. (...)

Сперва мы выбирали место для подмостков, обычно — один из углов площади, стараясь, чтобы легко было подключить электричество и чтобы, если можно, сзади оказалось какое-нибудь здание, так легче играть. Кроме того, удобно было пристроиться к участку крестьянина поприятней (такие всегда находились),— он отводил нам две комнаты, для женщин и для мужчин, где мы могли бы одеться и наложить грим.
У меня все это вызывало тоску. То были дела, формальности, не слишком сложные во всех городах и селениях (кроме Эстельи, Хаки и самой Уэски), но все же хлопотать приходилось. В Хаке, например, нам выступать не разрешили. Когда все уже было готово, алькальд запретил спектакль «Овечий источник», и мы остались ни с чем.
Однако там был Международный университет — скорее, курсы для иностранцев. Преподаватели попросили Федерико почитать свои стихи. Он никогда не отказывался, его доброта просто била ключом. Помню небольшую аудиторию, где он читал: народу набилось много, маленькая сцена, посередине сидит Федерико, Рапун слева от него, я — справа. По фургончику Рапун стукнул назавтра, в Уэске, где нам тоже запретили выступить. Может быть, потому так и раздражалась вся труппа. (...)

Федерико читал в Хаке прекрасно, он всюду прекрасно читал, где только его ни просили; кроме того, у него была поразительная память на собственные стихи, да и на все, которые по той или иной причине ему нравились. В Хаке Федерико читал «Цыганское романсеро» — не все, конечно,— и что-то из «Поэмы о канте хондо».
Слушали его разинув рот даже мы с Рапуном. Читал он звонко, просто, без напыщенности или слащавости, как, скажем, какой-нибудь Гонсалес Марин. Читал идеально, подчеркивая ритм, отмеряя каденцию, не форсируя чувств, и могу заверить, что это нелегко,— ведь нельзя отойти ни на йоту от тончайшей линии, без которой стихов просто нет. Чтец-профессионал берет пафосом, бьет на чувства, это гораздо проще, любитель вообще не знает, где скрыто самое главное; словом, читать по-настоящему, «как надо»,— очень трудно, нет-нет да собьешься, станешь высокопарным, а ведь ты еще и волнуешься, и волнение твое должно ударить, как Рапун по фургону, по самым чувствительным струнам, если, конечно, они у человека есть.
Крестьяне, которые теперь исчезают несмотря на тракторы, телевизоры, кино и клубы, небольшими наростами возникающие в селениях; крестьяне, которые в ту пору жили в Испании примерно как при неолите, веками ели мясо хорошо если раз в год, на престольный праздник, а наследовали долги да смуглую, грязную кожу, а не голубую кровь; крестьяне, столетиями тащившиеся за плугом, чтобы увидеть весной не улыбающуюся Прозерпину, а непогоду, уносящую к чертям (да и с помощью черта) весь труд их и пот,— крестьяне эти любили наш театр.
Они глубоко его почитали. В темных глубинах души, в немудреном подсознании искусство, быть может, перемешалось для них с верой. На представлениях они сидели как в храме, понимая, что речи наши обращены к ним, к их мозолистым рукам, к их усталому телу.
Словом, у крестьян — и тех, что покидают землю, и тех, что на ней остались,— чувствительные струны есть, и, слушая стихи Федерико, смотря интермедии Сервантеса, они ощущали, как сжимается сердце.

...Взмыленным телом дельфина
взвился в последнем броске;
вражеской кровью омыл он
свой кармазинный платок.
Но было ножей четыре,
и выстоять он не мог.

Перевод А. Гелескула

Так и видишь миллионы, миллионы крестьян, ушедших из жизни, не узнав ни единой радости, и крестьянских детей, не узнавших самой жизни. Вздохнули раза три и — тр-рах! — даже защититься не успели, даже омыться вражеской кровью.
В Канфранке мы представляли «Двух болтунов» Сервантеса и «Страну Хауху»(2) — прелестную одноактную пьесу Лопе де Руэды. Главных героев играли Навас и братья Игерас.

Что сделала ты со мною,
Мария, моя подру-у-у-га!
За все, чему ты виною,
Господь воздаст по заслу-у-у-гам.

Перевод Н. Ванханен.

Пьеска была такая простая, что ее почти не репетировали. Когда Хосе Кабальеро делал эскизы для «Башен Торо», он показал нам, что комбинезоны, в которых мы почти всегда ходили, могут стать и театральными костюмами; и вот братья Игерас и Навас играли в комбинезонах, перепоясав их веревкой, зато в очень странном гриме — лица зеленые или красные, огромные шляпы и парики. Навас забыл свою роль, но Хасинто Игерас не растерялся, хотя такая накладка случилась у нас впервые. Все прошло как ни в чем не бывало,— актеры знали свое дело, и публика ничего не заметила, только мы смеялись, потому что помнили пьесу. (...)
С братьями Игерас я познакомился на лекции, которую читал Альберти в театре «Эспаньоль». Федерико замечательно аккомпанировал на рояле, Архентинита пела и плясала, тут уж у кого угодно лекция будет прекрасной. Именно тогда Альберти произнес слова: «чорпателический» и «ронронкелический», которые я слышал впервые и не понял, что же они значат. Теперь слова эти, к сожалению, забыты, как были забыты в свое время законы Менделя, но в жизни нашей сыграли важную роль, развили наш разум, приобщили нас к богатейшей фантазии, быть может, ввели без труда в тайник высокой поэзии.
Сейчас нелегко определить, что это было такое, хотя я никак не пойму, почему Королевская академия не включила эти слова в свой канон, причисляя их тем самым к словам «ясным, точным, выразительным». Из уст Федерико они исходили легко и плавно, как вода из горного источника,— Хулия Чорпателическая, например. Хулия играла Кристинику в интермедиях Сервантеса. После испанской войны она жила в России, потом уехала в Мексику, но и теперь, вот сейчас, может еще замечательно сыграть Кристинику, да что там — всех Кристиник, какие только есть в литературе. А в ауто «Жизнь есть сон» она играла Воду, и лицо у нее было голубое, омытое небесными стихами.

(...) Когда Пабло. Неруда приехал в Испанию, мы с Федерико и Рапуном пошли встречать его на Северный вокзал. Было жарко, нам захотелось освежиться, и мы зашли в таверну, чтобы к тому же и поболтать. Вел нас Рапун, который разбирался в тавернах, и выпили мы две или три квадратных бутыли вина, которое только в таких местах и увидишь. Мне кажется, хотя я и не уверен, что вышли мы, распевая песни. Тогда мы ставили «Севильского озорника» Тирсо де Молины, и мне посчастливилось играть дон Хуана Тенорио. Федерико попросил меня прочитать что-нибудь из пьесы Неруде (который с тех пор называл меня Тирсо, долго шипя «с» — «Тирс-с-со»). Я прочитал:

Словно конь, сгубивший Трою,
вы в себе таите пламя,
хоть принесены волнами
и пропитаны водою.
Если смертью от ожога
вы и мокрый мне грозите,
что ж сухой вы натворите?
Ах, не лгите, ради Бога!

Перевод Ю. Корнеева.

Стихи эти — из роли Тисбеи, гордой рыбачки, которая сама попала в чужие сети.
Тогда Пабло Неруда, страдавший в то время хроническим воспалением глаз, прочитал нам свое «Walking around» («Гуляя», англ.) — «...я устал быть человеком» (пер. В. Столбова), особенным голосом, певучим, как сахарный тростник.
Ко всем нам приходит минута, когда мы устаем быть людьми — мужчинами, женщинами,— устаем от того, что у нас волосы и ногти, от того, что рубашки наши плачут мутными слезами, что в неделе есть понедельник, а на улице — парикмахерские и рытвины. Нам с Рапуном стихи очень понравились, хотя в то время мне казалось невозможным устать от того, что ты человек, даже от того, что ты пустое место. Ну, а насчет понедельников — признаюсь, они весьма неприятны тем, кто не слишком любит работать и оставляет на понедельник дела, которые надо бы сделать сегодня; однако понедельник, увы, приходит, и человек опять ничего не делает и угрызается и страдает. Ни Рапун, собиравшийся стать горным инженером, ни я, собиравшийся стать врачом, учиться не любили, точнее сказать, не принадлежали к когорте так называемых зубрил. Поэтому, хоть понедельник и наступал, мы все равно вставали поздно и, закусив, шли в «Чики Кутс» на Реколетос заниматься чем угодно, только бы не учиться.
С семи часов мы начинали репетировать в Студенческой резиденции. Кажется, Дали, еще не помышлявший о мухах и святом Нарциссе (3), как-то сказал: «Когда я был студентом-резидентом...» Федерико называл Студенческой «бредсиденцией» наш «Тополиный холм», где стояли четыре дома; между двумя из них был дворик с олеандрами.. Первый дом увит плющом, в котором, естественно, кишели пауки, нашедшие там приют, удобный к тому же для атаки. Второй — вьюнком, похожим на щавель: листья его, если их пожевать, оставляли во рту оскомину, вроде муравьиной кислоты.
Федерико жил на улице Алькала, далеко от цветов и цветочниц, но летом, словно летняя ласточка, переселялся во второй дом Резиденции и писал, правил, готовился к репетициям.
Сзади стоял третий дом, в нем были гостиная, столовая, служебные кабинеты, в том числе — кабинет Альберто Хименеса Фрауда, возглавлявшего Резиденцию, человека исключительного, если таковые вообще бывают в Испании. В гостиной стоял рояль; историк и теоретик музыки Хесус Баль-и-Гай (какая веселая фамилия!) играл на нем, как бы иллюстрируя свои лекции, а мы иногда подбирали музыку к пьесам. Тут у Федерико было ни с чем не сравнимое чутье, он помнил едва ли не все испанские песни со времен неолита, не меньше. Не знаю, давно ли цыгане ушли из Индии и с Крита ли они прихватили по пути могучих быков, старых минотавров, а вот Федерико знал, что пели в Испании еще до всего этого. (...)

В четвертом здании — его называли «пароходом» — располагались лаборатории Негрина, Каландре, Паулино Суареса, Абелардо Гальего и Пио дель Рио Ортеги, а над ними была галерея, на которую вы- ходили окна тех, кто там жил, точнее — тех, у кого окна глядели на запад, поскольку у нас они смотрели на восток, и мы видели футбольное поле да продолжение улицы Серрано. С другой стороны был узкий канал, росли «тополя любви» (4) («Тополиный холм», незабвенный «Тополиный холм»!), и за теннисными кортами стояло здание конца прошлого века, где прежде помещалась какая-то международная выставка, а в наши дни странно сочетались Музей естественных наук, Инженерно-промышленное училище и казарма гражданской гвардии. Из моей комнаты все это видно не было, наоборот, я глядел на золотистые поля пшеницы и на старинный женский монастырь. Около футбольного поля был так называемый «Рокфеллеровский фонд» — институт физики и химии, там изучали, к примеру, редкоземельные элементы и электромагнитные явления, а чуть подальше стояло основное здание, выходившее на улицу Серрано,— знаменитый Аудиториум, который остряки, слабые умом, именовали «Педанториум». В нем располагалась библиотека с крытым двориком, где садовник Марселино посадил смоковницу; рабочие кабинеты, а главное — театр, настоящий. театр с прекраснейшей сценой, просторным партером, амфи-театром и ложами. Проект здания создали архитекторы Карлос Арничес, родственник Угарте, и Мартин Домингес; было оно кирпичным, красивым, удобным и функции свои выполняло на славу. Там, в Аудиториуме, проходили международные съезды деятелей культуры, выступала «Труппа пятнадцати» (5), играл Стравинский; там читались лекции, которые устраивало Общество лекционных курсов, столько сделавшее для не слишком процветающей нашей культуры; там студенты поставили пьесу Соррильи «Дон Хуан Тенорио», пьесу Наваса и... даже стихотворение Кампоамора, которое читали студент с Мальорки и студент из Сан-Себастьяна. Труппа «Ла Барраки» на эти представления обычно ходила целиком, даже Федерико и Угарте. Мы немало смеялись — актеры были совсем неопытные.

Но самое главное — на сцене Аудиториума мы репетировали, подбирали костюмы, декорации, световые эффекты. Пабло Неруда бывал иногда на наших репетициях. Вдруг он вставал и уходил. Скажет: «Пойду стихи попишу»,— и отправится в библиотеку.
На этой самой сцене начал работать и я; Федерико попросил меня прочитать роль Баррильдо из «Овечьего источника». Вообще-то я поступил в труппу, чтобы водить второй грузовик, помогать Аурелио Ромео, которого потом сменил Луис Симарро. Ромео, человек удивительный, не только водил грузовик, но и был осветителем, а вот актером — хоть убей, не был.
Итак, я стал помогать ему с грузовиком, и меня приняли в труппу. Федерико я еще не знал, взял меня Хосе Гарсиа Гарсиа. Мать его и отец были кузиной и кузеном, и родители их — тоже, и деды. Поэтому фамилии были у всех одинаковые — Гарсиа Гарсиа, Кастельянос Кастельянос, опять Гарсиа Гарсиа, Бото Бото и так далее,— в жизни не видел такой красивой генеалогической однородности. Гарсиа был у нас в театре представителем Федерального студенческого союза Испании (нашего, испанского органа Федеральных студенческих союзов), но иногда выходил на сцену в костюме и гриме. Погиб он на фронте, во время нашей жуткой войны, а тогда был влюблен в Лауру де лос Риос, дочку дона Фернандо, которая позже стала женой Франсиско Гарсиа Лорки, брата Федерико. Именно Хосе Гарсиа улещал меня, так сказать, чтобы я поступил в труппу помощником шофера, и я согласился без особого пыла, потому что совсем не любил водить машину. Федерико я только читал, но знаком не был. Я знал, что он жил в Резиденции тогда же, когда Буньюэль и Дали, но видеть его никогда не видел.
Как раз в ту пору один студент закончил курс после долгих или, скорее, многих лет, и друзья (их тоже было много) устроили в его честь ужин в «Каса баска», ресторане на улице Сан-Херонимо или где-то рядом. В тот самый день, вернее — вечер, мы с Навасом шли по улице Алькала и у кафе «Ла Гранха эль Энар» повстречали Федерико, который, как сам он сказал потом, был очень расстроен. Так я с ним познакомился. Мы тут же пошли в «Ла Гранху» выпить. Было часов восемь; стояла прелестная мадридская весна. Федерико сказал нам, что он так остро все чувствует, словно у него нет кожи, и страдает от этого, а я удивился — у него был ничуть не страдающий вид. Еще меня потрясла яркость и сила его личности; говорил он один, мы с Навасом молчали и слушали, как дураки. Меня Лорка называл «этот мальчик» и, кажется, обрадовался, когда узнал, что я буду помогать Аурелио. Среди прочего он сказал, что некому играть Командора в «Овечьем источнике» и пригласил меня на репетиции. Мы слушали и кивали; я, по правде говоря, никогда не сидел рядом с таким значительным и знаменитым человеком; конечно, я каждый день обедал и ужинал в Резиденции вместе с Морено Вильей, и он тоже был значительным — писал стихи, картины — хотя не очень знаменитым. В то время я страдал робостью. Федерико все называл меня «мальчиком», и с превеликим трудом я решился сообщить ему, что мне уже двадцать лет, но он сказал, что тут ничего обидного нет, в Андалусии так зовут кого угодно, пусть и на шестом десятке, такой обычай, а вообще-то — сразу видно, что я взрослый.
— Куда же вы идете? — спросил Лорка, когда мы уходили.
— На банкет,— отвечал Навас,— будут чествовать одного парня, он кончил курс.
— Что ж, и я с вами,— сказал Федерико, и мы пошли по улице Алькала к ресторану, где уже собрались обитатели Резиденции.
Я не очень ясно помню, что было потом. Почему-то мы с Навасом сели за отдельный столик, где стояла бутылка коньяка и два бокала. Другие ели, а мы пили. Никогда еще я так не напивался в стельку, и все же успел услышать, как Федерико читает стихи, написанные на Кубе:

Когда луна станет полной,
я поеду в Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
На возке, впряженном в черные волны.

Перевод М. Самаева.

Честно скажу, я пришел в восторг; помню, мы долго аплодировали. (...)

Ставили тогда «Овечий источник». В первой сцене Лауренсия и Паскуала, болтая, ходили туда-сюда. Федерико хотел, чтобы они двигались естественно, ритмично. Пьесу он не менял. Он никогда не вставлял дополнительные сцены, чтобы придать больший драматизм, напротив, сокращал то, что в контексте тогдашнего театра казалось легковесным или нудным. И тогда и всегда Федерико пытался встряхнуть, потрясти зрителей, пассивных участников спектакля. Проблема самой пьесы была вполне актуальной в ту пору, как, наверное, и теперь. На земле нашей хватает тиранов и самодуров. В пьесе они вешают, режут, пользуются правом первой ночи, да и в жизни многие были бы рады таким привилегиям. Действие относится к временам Католических королей, но Федерико перенес его в тридцатые годы нашего века. Альберто, прекраснейший скульптор, делавший декорации, изобразил всю Кастилию (да, Кастилию, не провинцию Кордову), всю как есть, в точности, а костюмы были современные, такие, какие носили крестьяне и крестьянки в 1932 году. Теперь все переменилось, деревня и город одеваются почти одинаково, крестьянин разве что посмуглее, а о крестьянке и того не скажешь.
Тогда, при республике, все было иначе (да и до республики). Перемены эти неизбежны, многое меняется, и у неживых предметов есть такое право — собственно, только они и меняются всерьез. Я не сомневаюсь, что Федерико, ставь он «Овечий источник» теперь, декорации, может быть, оставил бы прежние, а вот костюмы сделал бы другие.
Начинается пьеса с того, как Лауренсия, держа за руку свою подругу Паскуалу, говорит ей: «Никогда бы он здесь больше не был...» Слова эти довольно туманны — для меня хотя бы, но она их вроде бы прекрасно понимает. И Лауренсия и Паскуала одеты крестьянками — такими, как это представлял себе Альберто; потом появлялись другие персонажи — Фрондосо, Менго, Баррильдо — и рассуждали о любви. На роли Менго и Фрондосо актеров нашли, но Баррильдо еще не было. Я сидел в партере, не ведая, что меня ожидает; и вдруг Федерико попросил прочесть текст этой роли, и я стал читать, должно быть, дрожащим голосом,— в двадцать лет он у всех дрожит. Так вот, дрожал он или нет, но Федерико сказал, что голос у меня очень густой (в жизни такого не слышал!), что читаю я хорошо (и этого мне не говорили),— словом, что я должен выучить роль Командора. Тут уж я взволновался дальше некуда. Кажется, от избытка чувств я так и не заснул, а на другой день купил пьесу и прочитал всю сразу. Если не ошибаюсь, роль Командора я выучил дня за три, пьесу целиком — за десять. Потом, под началом Федерико, я все больше привыкал играть на сцене; по разным причинам это сослужило мне службу через много лет.

Стать приличным. а то и хорошим актером не столь уж трудно, когда тобой руководят Лорка и Угарте и ты им не мешаешь. Теперь оба они умерли, и, как сказал Хуан Рамон Хименес, я хотел бы «сном твою смерть отомкнуть!» (6). (Пер. М. Самаева) Только раз я видел Федерико во сне, живого, хотя он не отбрасывал тени и прекрасная его голова казалась призрачной; сон этот я видел давно, ведь даже сны ускользают сквозь хитрое сплетение мыслей, словно вода под мостом, и редко, очень редко от них остается ощущение исполненного долга. А видеть во сне Федерико и всех мертвых из нашей труппы — это долг, особенно теперь, когда время унеслось, будто ветер меж листьев тополей, что росли в Резиденции, на старом холме, над каналом.
Там, где прежде стоял Аудиториум, позже воздвигли храм Святого Духа. Нет больше ни сцены, ни партера, ни лож, остался лишь крытый дворик со смоковницей Марселино, разросшейся, словно огромный спрут, пожирающий воздух. Не знаю, есть ли у садовника дети и был ли он женат, но дерево расцвело и укрепило его след на земле, сухой и желтой земле Мадрида. Теперь тут служат мессу, а не ставят пьесы. Лопе, Сервантеса, Кальдерона и иных драматургов репетируют по другую сторону серой стены времени.
По другую сторону стены, неподвижной, как полагал Парменид (7),— так вот, по другую ее сторону — «Ла Баррака».

Я хотел рассказать о нашем старом студенческом театре; передо мной эмблема, придуманная Бенхамином Паленсиа, эмблема на обтянутом синей фланелью картоне — колесо и маски. Мысль не особенно оригинальная, но милая, а главное — очень трогает сердце. Кроме эмблемы, нашей эмблемы, был у нас и рисунок, на-бросок Пепе Кабальеро, восемнадцатилетнего паренька из Уэльвы, который он сделал для Федерико. В законченном виде я этого рисунка не видел — никто его уже не увидит, он сгорел в нашей заварухе, остался только на фотографии; и вот оба они — эмблема и рисунок напомнили мне о многих, почти не связанных между собой вещах, давних, полузабытых. Я хотел бы их воскресить, немного о них рассказать; когда-то они не только входили в мою жизнь, но наполняли ее, как позже ничто уже не наполнило.

А осенью, хотя бы один раз, мне кажется, стоит поговорить о весне.

Продолжение в комментариях.

 

@темы: Федерико, и это все о нем

---

Alma Mahler, здравствуйте!

Уж не знаю, чем привлекла, но мне очень приятно.
Колокольчики.

И еще - здесь: http://www.goldmoscow.com/tovar/tovr44rus.htm
Может, Вы этого еще не видели? :)

@темы: ПЧ, Фото