We didn't expect you to turn up.
This is actually happening.
And it hurts.
Аnd it's amazing.
This is actually happening.
And it hurts.
Аnd it's amazing.
Когда я посмотрела фильм в первый раз, я не могла остановить слезы и вообще плоховато соображала. Поняла только одно: буду пересматривать. И пересмотрела. Раз пять, ага.
В каждой сцене при пересмотре мне чудилась отсылка к финалу. Ведь Джеймс знал с самого начала, когда они только отправились в этот поход, да что там — он и сам поход-то затеял исключительно ради этого. Это был его план. План самоубийства, но такого, чтобы как можно острее почувствовать напоследок, что такое жизнь, как это — жить не оглядываясь уже ни на что.
Вот я смотрю, как он прощается с сестрой и родителями перед тем как "погрузиться" в машину и отправиться, как все думают, на пикник. Долгий, с возможными (но совершенно безобидными) приключениями, но благополучным возвращением. Мама и сестра еле сдерживают слезы: то ли что-то смутно ощущают, то ли это их обычная реакция на любое расставание с Джеймсом с тех пор, как они узнали о его болезни, даже краткое, ведь им в любом случае так мало времени осталось провести вместе... А сам Джеймс совершенно точно знает, что больше не увидит родных. Поэтому прощается навсегда: "Береги себя, сестренка." "Я люблю тебя, мам." С отцом они просто обнимаются: слова не нужны. Когда он смыкает руки за спиной сестры, матери, отца, его взгляд на миг становится отсутствующим: он на полную мощность включает другие чувства, запоминая прикосновение, запах, тепло родного человека, чтобы донести память об этих ощущениях до последних своих минут. Дэйви обещает, что с Джеймсом все будет в порядке, уж он-то за этим проследит! Знал бы он... И снова рывок к сестре: это последнее объятие, в которое Джеймс вкладывает всю, абсолютно всю свою любовь. Хлоя об этом не подозревает, ей просто жаль брата...
Когда ребята едут в машине, они шутят, подпевают радио, дурачатся, снимают свою возню на камеру. Джеймс улыбается, смеется, дурачится тоже, искренне, от души: он уже попрощался, а пакет с памятью об этом прощании спрятал у сердца, теперь он может немного расслабиться и порадоваться настоящему, вот этой, пролетающей мимо минуте.
Эффект "любительской съемки", открытая, искренняя улыбка Джеймса: "What the bloody beautiful is this!" ("Как же здесь чертовскуи красиво!") Разгрузка вещей, отчаянное сражение Джеймса за право "быть как все": помогать разгружать вещи с тележки, подшучивать над своей хромотой, позволять друзьям шутить над ним. За всем этим словно пульс бьется: я не хочу отказываться ни от единой мелочи, это — в последний раз. Другого шанса просто не будет... Он хочет и может в эти последние дни побыть самим собой, говорить то, что думается, делать то, что хочется (в пределах его нынешних возможностей, конечно).
Первая ночевка, костер. Такое впечатление, что Джим никогда раньше не ходил в походы: он даже не знает, как надо раздувать пламя. И когда по подсказке Билла он машет курткой "правильно" и огонь разгорается сильнее, радостная улыбка на его лице — совершенно детская: "Оно работает!" В этот момент некрасивое, в сущности, лицо Бенедикта Камбербэтча становится невероятно прекрасным и юным (напоминаю, актеру на момент съемок 34 года, его персонажу 29).
Деревенский праздник. Отметая увещевания заботливого Дэйви ("Алкоголь и морфий не сочетаются!"), Джеймс пьет пиво, слегка пьянеет и заявляет о желании поучаствовать в потасовке. В последний раз. Он никогда еще так не дрался, зачем же упускать возможность развлечься напоследок? "Я в жизни не принимал ЛСД, я проиграл ботинки в покер..." — "А я ни разу не был в Бирмингеме," — отвечает Дэйви. "Мы упустили момент. Когда понимаешь, что не станешь чемпионом мира, или, скажем, первым человеком на Марсе, твои мечты из возможностей превращаются в фантазии," — говорит Джим. Он понимает, что упущенные возможности у каждого свои, а чтобы не упустить еще больше, надо действовать. К тому же не стоит друзьям видеть сейчас слезы в его глазах, надо срочно что-то предпринять, что-то сделать! В это время на празднике завязывается потасовка. Конечно, больным людям драться нельзя... Да кто это сказал?! А вот ему хочется побывать в гуще драки! И с тростью наперевес и боевым кличем на устах Джим бросается в атаку.
Снова шуточки и приколы. Вторая ночевка. Палатка поставлена на коровью лепешку ("То-то я думал, что эта подушка слишком роскошна для настоящей!"), Билл припрятывает всю сменную теплую одежду, Майлз бросается в погоню за убегающим Биллом, реплика "давайте сожжем Билла!" напоминает наше "давайте отрежем Сусанину ногу", в общем, обхохочешься. Почти незаметно проскальзывает реплика Джеймса (да она и не переведена в субтитрах, кстати): "God, it's like deliverance!" ("Боже, я словно из плена вырвался!")
Наступает утро, и четверо мальчишек продолжают дурачиться: вчетвером взгромоздившись на тележку Джима, скатываются вниз по склону, к переправе. А там...
Кассир при пароме меня убил. Аллюзия очень прозрачная, вряд ли кто-то пропустит: нелепое и от этого еще более страшное воплощение Харона. В одном из разговоров об этом фильме моя собеседница спросила: "он же смерть изображал, правда?" Как вариант — либо сама Смерть, либо ее полномочный представитель, перевозчик душ... От диалога про "вам и обратно или только туда? вам четыре обратных? (уточняет, а может быть, не все вернутся?) а коляске билет только туда или обратный тоже?" у меня начинают шевелиться волосы, а по спине прокатываются мурашки с кулак размером. И уж на что сердце здоровое, а тут щемит... Мне кажется, Джеймс подсознательно тоже узнает, кто перед ним, тем не менее он храбрится и шутит: "У него что, накрашены глаза?" — и хихикс. Он стебётся над этим нелепым Хароном, потому что уже перешел черту страха.
На самом деле первоначально в сценарии предполагался еще один персонаж, и эпизод с ним даже был снят... но на ДВД-релизе его не оказалось. Вспоминает сценарист Вон Сивелл:
"5 октября 2009
“Если я скажу, что у тебя красивое тело, ты на меня обидишься?”
The Bellamy Brothers**. И паромщик из «Барафандл Бэй».
**Кантри-дуэт, популярный в США в 70-80х годах прошлого века
Мы снимаем сцену встречи наших путешественников со странным билетером и сцену на пароме, где Джеймс (Бенедикт Камбербэтч) говорит по душам с капитаном.
На самом деле пересекать залив, чтобы попасть на пляж не нужно, но мне хотелось, чтобы путешествие было похоже на одиссею, и встреча с билетером (стражем дверей, выражаясь образно) и паромщиком (символизирующим переход от одной жизни к другой) – часть нашей истории.
На борту, пока ребята дурачатся, Джеймс и Паромщик (его играет чудесный уэльский актер Филипп Мэдок) говорят о путешествии по жизни. У них есть нечто общее. Оба стоят на пороге смерти.
Мне хотелось, чтобы эта сцена позволила избавиться от части сентиментальности в сценарии, рассказав о том, что поиск безусловных ответов на странные вопросы, которые нам подбрасывает жизнь, на самом деле, является бессмысленным. Никто не знает, что нас ждет, никто полностью не верит в высшие силы, но паромщик еще добавляет, что все сложности, с которыми сталкиваемся, тоже не стоят ни одного момента нашей жизни. В конце концов, Джеймс спрашивает его, хорошо ли он прожил свою жизнь. Паромщик отвечает: «Да. Но я никогда не просил от нее слишком многого”.
Сегодня 25 ноября 2011.
Фильм вышел на DVD, и паромщика в нем нет. Но, знаете, о чем я сейчас думаю? О том, что переживать из-за этого значит совершать тот самый бессмысленный поступок, о котором говорил мой паромщик.
“Это просто жизнь. Живи”.
Так что я не буду об этом думать, а просто вспомню, что еще произошло в тот день.
Несмотря на то, что площадка была заставлена камерами и съемочным оборудованием, несмотря на наличие глупой неоновой вывески над маленькой смешной будкой билетера и НАКРАШЕННЫХ глаз нашего актера – несмотря на все это, небольшая группа туристов, собиравшихся на остров Рэмзи, долго и терпеливо ждала, пока мы закончим снимать, и затем попросила Карла ПРОДАТЬ им билеты. И он это надлежащим образом сделал…
Когда на площадке что-то случается, я смотрю на ребят, толкающих карт, и думаю о том, что жизнь, в любом случае, движется только в одну сторону. Так что лучше продолжать идти…
На пароме Джеймс сидит на носу, погруженный в раздумья, и раздумья эти невеселы: мысленно он стоит сначала у кромки прибоя, потом мы видим его уже зашедшим по щиколотку в воду... Море, да. Море притягивает, море затягивает...
И тут же — снова эффект любительской съемки: Майлз и Дэйви измазывают лицо спящего Билла зубной пастой и, хихикая, снимают на камеру. А через полминуты, уже на другом берегу: "Дэйви, я не могу подняться. Я просто... чуть хуже, чем обычно. Надо принять лекарства, и все будет в порядке. Не говори им." И в который уже раз становится заметно, что по сравнению с друзьями Джеймс гораздо худее, бледнее и какой-то... более хрупкий, что ли.
На третьей ночной стоянке по кругу идет явно не простая сигарета — косяк, что располагает к философским разговорам. Тем более что у Джима эти мысли крутятся в голове постоянно. Он пытается найти утешение в теориях квантовой физики — и тут же заговаривает как самый настоящий поэт: "Это как... вечное движение. Вечное "я-есть". Я думаю о себе как о пылинке, танцующей в лучах света... Представь меня, отбивающего чечетку в звездном небе."
Но Джеймс — отнюдь не идеальный герой. Как говорит о нем Вон Сивелл, он — "тот еще придурок". Наутро опять всплывает тема упущенных возможностей и измены своей мечте: Джеймс набрасывается на Билла, который "хотел снимать древесных лягушек на Амазонке, спасать планету, а вместо этого снимает какую-то дрянь для дневного ТВ, лишь бы выплатить кредит за квартиру, где живет с девушкой, которую даже..." Билл не находится, что ответить, но за него огрызается Майлз, а разумный Дэйви пытается защитить право Билла, как и любого человека — выживать. Но ведь выживание — не всегда жизнь... Намечающуюся ссору обрывает приступ тошноты, начавшийся у Джима, все внимание (и внимание зрителя, конечно) переключается на него...
Спуск со скалы, "короткая дорога", позволяющая сэкономить день пути. Вроде бы все продумано, Майлз и Дэйви спускаются на тросе первыми, с шуточками и подколками, Билл спускается вместе с Джимом, страхуя его, и тут (по закону подлости) под двойным весом трос срывается, резкий рывок — и Джим орет от боли (боже, у меня и при десятом просмотре от этих криков все внутри переворачивается!). Но тут же справляется с собой: нельзя, чтобы друзья слишком напугались и повернули назад из-за его плохого самочувствия. Вообще, едва ли не самые часто произносимые Джимом на протяжении всего пути слова — "I'm fine" (Я в порядке"). Где-то на этом отрезке фильма я забыла, что это художественный фильм, и я вижу актеров на экране монитора. Поскольку дело происходило на работе, да еще поздним вечером, приходилось сдерживаться, чтобы не кричать в голос. Буквально закрывать рот руками. Представили? Ээээ...
Встреча со странным человеком в оранжевой ветровке, упорно ищущим коллекционные фигурки "коричневых Дартов Вейдеров", и забавна, и полна скрытых и явных смыслов. Каждый обнаружит в этом странном диалоге что-то свое. А человек в ветровке после встречи с ребятами, видимо, решает бросить свои бессмысленные поиски и...
"Здорово быть нужным, да? Я уже и забыл. Возможно, ты один из счастливцев. Уникальный дар. Он у тебя есть."
Помимо прочего, в разговоре с "искателем Вейдеров" Бенедикт Камбербэтч произносит любимое словечко другого своего персонажа, Шерлока: "Obviously."
Очень важный, хотя и очень короткий фрагмент, отсылка к сказке о Питере Пэне, мальчике, который не хотел взрослеть, и объяснение названия фильма. Ещё один фрагмент из дневника сценариста "Третьей звезды" Вона Сивелла:
3 июня 2011
"Дж. Барри: «… и прямо до самого утра».
«Третья звезда» в прокате, так что я езжу по всему королевству и отвечаю на вопросы. Один из самых популярных: «Почему вы поменяли название фильма?».
Довольно долго фильм назывался «Барафандл Бэй»… Наш агент сразу же сказал мне, что название нужно поменять. Меня это мало волновало. Я надеялся, что сумею выбрать что-то из фильма, где слов хватает. Ничего подобного.
Съемки уже завершились, даже монтаж подходил к концу, а названия по-прежнему не было.
И тут вдруг, когда я искал информацию, несвязанную с нашим фильмом, я увидел старую иллюстрацию к Питеру Пэну и подпись с объяснением Питера, как добраться до Нетландии. Мне нравится, что Джеймс все перепутал – назвал Третью звезду вместо Второй – что дало Майлзу повод ответить: «О, черт, теперь точно заблудимся».
Так появилось наше название – "Третья звезда", с очень британским намеком на Питера Пэна, потерявшихся мальчиков и то, что Джеймс никогда не повзрослеет. Меня никогда это название не удовлетворяло, но потом я узнал следующее:
Третья звезда – самая яркая в нашем небе, звезда из созвездия Альфа Центавра, известная как Проксима Центавра. Проксима – ближайшая. Ближайшая к нам." Отсюда
Очередная стоянка. Портится погода, парни отсиживаются в палатках, хозяйственный Дэйви сетует на то, что они несут с собой слишком много груза, и проговаривается о фейерверках. Оказывается, разговор про звезды "зеркалится" на землю: зная о любви Джеймса к "танцам в космосе", ребята решили устроить для него "салют в заливе". Это очень важный момент, говорящий о настоящей, глубокой любви Билла, Дэйви и Майлза к другу: они не только идут с ним в этот поход, зная, что с больным человеком это будет очень непросто, но и берут с собой совершенно необязательные предметы, делающие этот поход красивым: дерево, выращенное из семечка, которое Билл хочет посадить именно на берегу залива Барафандл в честь Джеймса, фейерверки, которые станут — пусть на несколько минут! — "собственными звездами" для него... Как написала прекрасная yule_k, "мне нравится еще и то, как он принимает любовь и дружбу, как ребенок, естественно и искренне! так радуется салюту, такое счастливое лицо, когда слышит про фейерверк... сверхъестественное сочетание детской чистоты и предчувствия смерти в нем."
"Потом мы снимаем запуск фейерверков. Джей-Джей, Том и Адам блестяще дурачатся на камеру и вне ее поля зрения, а Бенедикт смотрит на шоу в небе (в ранее версии сценария этот момент назывался «Мои небеса падают»). И, знаете, достаточно просто посмотреть на лицо Бенедикта — оно вам все расскажет…" (из дневника Вона Сивелла)
Несчастная случайность — от одной из ракет загорается и моментально превращается в ничто одна из палаток. Дэйви нервничает, он чувствует себя ответственным за происходящее, за безопасность и самочувствие Джеймса... а тому хоть бы что: хохочет, пока ребята пытаются загасить пылающий полотняный домик подручными средствами. Он хочет смеяться над житейскими мелочами и бытовыми невзгодами, потому что в снах к нему приходят неуклонно зовущий к себе прибой и страдальчески искаженное лицо сестры. А еще — уходящая вдаль дорога с ослепительным светом в конце...
Конечно, болезнь накладывает свой отпечаток. Джеймс не ангел и не святой, и наутро он опять срывается на друзей. Он практически обвиняет Дэйви в том, что тот нашел смысл пусть не всей своей жизни, но какого-то ее периода в уходе за ним:
"Я благодарен тебе, но... Что ты будешь делать, когда меня не станет? Даже представить не могу. Ты ведь только и делал, что ныл о том, как тобой пользуются на работе. А потом тебя уволили, и мой рак пришелся как раз кстати." По сути, Джеймс считает этот вариант проведения времени неверным, потому что болезнь — это то, чего в его жизни не должно было случиться, во всяком случае, так рано. И он хочет, чтобы друг использовал время более продуктивно и осмысленно... Он злится на свою болезнь, на друзей, на себя. Дэйви впору оскорбиться и уйти, и ведь он мог это сделать, но за него обижаются другие — в частности, Майлз. Он задет замечанием о впустую проводимом времени, он не считает Джеймса вправе поучать ни его, ни других: "Рак — это не повод вести себя как эгоистичный маньяк. Мой отец в нашем возрасте написал уже три книги! А у тебя отлично получается, но ты сел писать только от того, что тебе вдруг стало сложно стоять на ногах!" Действительно, а чем занимался Джеймс до того как заболел? Авторы фильма не говорят об этом, предоставляя зрителю дорисовывать картинку самостоятельно. Кстати, из таких вот вскользь оброненных реплик, недоговоренностей и умолчаний во многом складывается ощущение документальности, подлинности, сиюминутности происходящего — действие разворачивается у нас на глазах.
Это не ссора, конечно, и хотя Майлз в этот момент действительно жесток, но он пытается разобраться в себе, и жестокость эта ненамеренная. И поскольку у друзей совершенно нет времени на обиды (и снова: никто из них троих не представляет, насколько же мало этого времени у них осталось!), остается одно: высказать свою боль, зная, что тебя поймут и простят — иначе и быть не может!
"БОЖЕ! Если у тебя было так тяжело на душе, почему ты просто не позвонил мне? Я бы приехал, мы бы все обсудили, и притворились бы, что ты не болен!
— Но я болен.
— Вот именно. Ты бы ушел, не зная, что это все просто убивает меня. Я не могу говорить об этом, потому что другого шанса увидеться с тобой может и не представиться, и...
— Не надо извиняться.
— Я и не извиняюсь, самонадеянный ты говнюк! Я прав. Мы не извиняемся. Я могу сказать это, а через пять минут приду
и не смогу сказать ничего... Мы словно путешествуем с больной белой Опрой! Ты бы сам себя возненавидел."
В ответ Джим молча улыбается, и Майлз благодарит его за эту улыбку, за понимание. Ему действительно становится легче, после этого разговора он, кажется, начинает принимать то, чего принять никак не мог: болезнь и скорый уход друга от болезни, которая уже отняла у него отца. Так же медленно и неотвратимо.
А преданный Дэйви помалкивает. И только ночью, уже в палатке он скажет:
"Ты не имеешь права так со мной разговаривать. Ни разу. — Почему не сказал это при всех? — Из вежливости, болван."
И вот в момент очередной размолвки карт выскальзывает из рук Билла, скатывается с обрыва и разбивается. Из-за чего была размолвка? Из-за мобильного телефона. Одним из жестких условий Джеймса было "никаких мобильных, никакой связи с внешним миром". Опять же: у Дэйви телефон есть, как он говорит, "для экстренных случаев", но его Джеймс может немного контролировать, во всяком случае, Дэйви не пойдет совсем уж поперек воли Джима, если тот категорически запретит ему звонить. Сумеет уговорить, что ситуация не критическая, что они справятся, что он в порядке. И Дэйви постоянно рядом с ним, так что в случае чего можно даже и отобрать этот телефон прямо во время звонка... А вот Майлз — Майлз нарушил уговор, Майлз вообще "не хотел быть здесь"! Но давайте вспомним, что именно Майлзу тяжелее, чем остальным, смириться с болезнью друга.
А теперь — о ирония Судьбы! — вместе с картом потерян и телефон Дэйви, ребята полностью отрезаны от внешнего мира. Билл предполагает, что "добежит до ближайшего таксофона часов за пять", но все понимают, что это несерьезно. К тому же рациональный Дэйви считает, что им лучше держаться вместе — "вдруг придется его нести".
Через несколько часов истерика случается уже у Билла. Ребята вымотаны физически и душевно, держать "всё в себе" становится все труднее, и вот от усталости и растущего напряжения происходит срыв у самого, казалось бы, беззаботного и оптимистичного члена команды. То самое дерево, которое Билл так заботливо растил из семечка и протащил столько километров, чтобы посадить в честь Джима, улетает в море. Джеймс старается разрядить обстановку, утверждая, что так даже романтичнее. Но не все точки над "и" еще расставлены, Дэйви снова сцепляется с Майлзом:
"— Мы не думали, что так случится. Но это случилось. И это больно. И это ошеломляет. Я был рядом с ним с самого начала, я нужен ему, и я здесь ради него. И мне очень жаль, что для тебя это такая проблема.
— Дэйви. Ты прав. Я не хотел приезжать. Твоя болезнь отвращает меня. Она шокирует.Я физически не могу выносить этот факт. Все верно, меня не было рядом. Мне очень жаль."
Но, кажется, именно в этот момент Майлз окончательно принимает то, что происходит с Джеймсом. "Вставай, чувак!" — с этой минуты он словно становится для Джеймса ближе остальных: после полного неприятия — абсолютное понимание и желание помочь.
Начинается самая, пожалуй, драматичная часть фильма. Ехать Джеймсу уже не на чем, он то идет, изо всех сил опираясь на плечо кого-то из ребят, вздрагивая от боли, сдерживаясь, чтобы не кричать, то "едет" на закорках кого-то из них. И ради чего все эти мучения? Почему он так остервенело рвется к этому заливу, отказывается от предложения "разбить лагерь и сходить за помощью"? — ему не нужна помощь, чтобы возвратиться к семье. Ему нужно дойти, дохромать, доползти до залива Барафандл, чтобы успокоить там не только душу, но и тело. Друзья не понимают, они не подозревают еще о его намерении, но подчиняются его яростному упорству. Впервые он проговаривается в разговоре с Майлзом, после того как тот признается, что влюблен в Хлою, спит с ней и хочет жить вместе с ней и ее дочерьми. Для Джеймса эта новость совершенно неожиданна, и он нечаянно выдает свои мысли (правда, мне кажется, Майлз не понял того, что сказал Джеймс):
"Я думал, что готов. А теперь смотрю на Билла, и думаю, вот бы мне еще месяцев девять. Вот бы продержаться еще и посмотреть, что будет с Хлоей. Я рано ухожу и все продолжится без меня. Самое странное, что именно этого я больше всего и боялся, а теперь... я спокоен, Майло. Так чертовски спокоен..."
А потом — этот разговор у ночного костра... "Отпустите меня поплавать." Он раскрывает карты, полностью доверяется друзьям, объясняет им свой выбор:
"Завтра я пойду поплавать, доплыву до середины залива и не вернусь.Я знаю, что это абсолютно чудовищно, но я прошу отпустить меня поплавать. Вот она моя жизнь, здесь, и она подходит к концу. Болезнь будет затягивать глубже и глубже, я не смогу думать ни о чем, кроме непрекращающейся боли. Ради этого не стоит жить!"
И на реплику Билла: "Почему бы не поехать домой и наглотаться таблеток, как все нормальные люди? Больно не будет, ты просто уснешь." он отвечает:
"Это будет поражение. Другое дело, если я поплыву и море заберет меня. Выбор сделаю я. Я хочу быть в сознании до конца. Хочу что-то почувствовать, даже если это будет резь от воды в легких. Хочу почувствовать эту борьбу. Почувствовать что-то громадное, и страшное и смелое."
Друзья в шоке. Еще бы... Сколько перьев сломано при обсуждении эвтаназии — разрешать, не разрешать? Сторонники обеих точек зрения выдвигают свои аргументы, каждая сторона по-своему убедительна... Но так трудно решиться, отпустить человека навсегда — как же так, ведь вот же он, живой, близкий, разговаривает с тобой, смотрит на тебя... и вдруг с твоего согласия он перестанет быть?! Ребята не хотят, они надеются еще побыть рядом с другом, пусть недолго, но все равно больше, чем несколько часов! Наверное, это эгоистично, но поставьте себя на их место...
Джеймс был готов к такой реакции друзей, он понимает их, он отступается... Хотя кто знает, может быть, он бы попытался ночью ускользнуть в море потихоньку от них? И так горько-безнадежно звучит его "Okay. Okay, I'm sorry. It's too much to ask," ("Ладно. Ладно, простите меня, я понимаю, что прошу слишком многого") что тут уже правда впору реветь в голос, рвешься пополам: с одной стороны, понимаешь ребят, с другой - как можно отказать в ТАКОЙ просьбе? Ведь явно же это решение не спонтанное, а в буквальном смысле выстраданное...
И вот наступает ночь, и оказывается, что во время последнего перехода коробка с лекарствами отстегнулась от рюкзака, который нес Билл, и обезболивающих нет. А боль накрывает Джеймса — нестерпимая, отнимающая все силы. Он не может не то что кричать громко — дышать не может. Его стоны иглами впиваются в уши мрачно сидящих у костра Майлза и Билла, а Дэйви мечется в растерянности. Но когда становится понятно, что флакон с морфием не завалился за подкладку рюкзака, а действительно потерялся, друзья начинают действовать, бросаются на поиски потерявшейся коробки. И, слава богу, находят ее.
Здесь Бенедикт, кажется, уже выходит за границы человеческих и актерских возможностей. Меня не раз упрекали в сентиментальности, да я и сама о себе это знаю, но тут я все пальцы себе искусала, чтобы не закричать самой. Когда он (Джеймс? Бенедикт?) стал повторять "I can't... I can't breathe... I can't..." — у меня тоже появилось ощущение нехватки воздуха. А ведь я когда-то держала в руках ампулы с промедолом, и вводила его больным... Вспомнила об этом, аж кончики пальцев зазудели.
Наступает утро, последнее их утро вместе. Если вечером Билл говорил "Я не представляю себе твою боль, но..." — теперь он ее увидел. И не смеет уже отказать Джеймсу в просьбе. Только напоследок нежно держит его, лежащего на прибрежном песке, в кольце своих рук, с болью глядя на линию горизонта, куда Джим собрался уплыть...
А этот кадр не вошел в окончательный вариант. Жаль...
Я толстокожая все-таки, видимо, сказывается профдеформация, но даже во время последнего разговора у костра я не плачу. А вот когда они с Майлзом уже плывут, и они даже смеются напоследок тому, что "чуть не угробили Дэйви", который не умеет плавать, и Майлз наконец преодолевает страх — вот тогда меня пробивает неудержимо, навзрыд просто, это же невозможно - смотреть в эти глаза, которые уже видят небо-по-ту-сторону, а потом в какой-то момент ты смотришь с ним в одном направлении, словно и сама одной ногой черту переступила... Ты-то ногу отдернешь, а вот он останется там.
Снова цитирую yule_k:
"Майлз меня просто поразил, когда нырнул, преодолел свой страх и ужас. один раз я смотрела звезду с подругой и ее семилетний сын не хотел уходить, хотя ничего не понимал по-английски, а читать так быстро еще не может. и он так обрадовался, что Майлз нырнул, потому что думал, он спасет. а я сказала: "он не спасать его нырнул, а чтобы быть с ним, пока он умирает" меня саму чуть не порвало от этих слов! не уверена, что ребенок понял, но я поняла. такие вещи дорого стоят."
Майлз преодолел себя в такой ситуации, в какой не каждый сумел бы это сделать. Просто потому что он оказался настоящим другом Джеймса. И этим безмерно трогает и восхищает меня.
А с ребятами на всю жизнь останется иррациональное ощущение, что они позволили ему умереть, но вдруг этого не надо было делать? Нет, умом-то они понимают, что иначе поступить было невозможно, они же получили наглядное доказательство, но разве мы всегда слушаем свой разум?
Джеймс, конечно, получил сполна любовь и преданность друзей, Майлза - так и вовсе до самой последней черты, но от этого не становится менее больно.
Еще хочу сказать, что ничего этого я не написала бы, если бы актеры, сыгравшие в фильме, не сделали задумку сценариста и режиссера настолько живой и реальной. И в первую очередь — Бенедикт Камбербэтч. Создается впечатление, что он действительно какой-то инопланетянин. Те ощущения, которые возникали у меня при просмотре фильма, вызвал он. Остальные трое создают достойный его ансамбль и практически не теряются на его фоне, но... Но.
Некоторые из тех, кто смотрел фильм, говорят, что из этой четверки любой мог бы сыграть Джеймса, другие - что никто, кроме Бенедикта... Я думаю, что сыграть-то сыграл бы, тот же Джей Джей Филдс вполне бы сыграл, но это был бы уже совершенно другой Джеймс...
Кому интересно — почитайте целиком дневники Вона Сивелла (перевод, ссылка на оригинал вот) и его впечатления от Бенедикта: перевод, оригинал. Некоторые цитаты я брала оттуда.
Рецензии на Кинопоиске