К прочтению обязательно!

[gallinn]

Во френдленте ЖЖ я читаю замечательного человека Феликса Максимова. Рассказ, который он выложил вчера, прекрасен - как и все, что пишет Феликс.

Великое замирение

Постоялец спустился по лестнице в кухню, протянул солдатскую манерку и попросил у старухи кипятка. Старуха плеснула из черпака, лица заволокло паром.

- Как сестрица ваша? – спросила она.

Постоялец отмахнулся, побрел было наверх, но, держась за перила, обернулся

- Бредит. Просит, чтобы к ней привели Золотого Петера. Не знаете, среди горожан с таким прозвищем никого нет?

- Не слыхала. Может лучше ей ксендза? Я пошлю мальчишку, бабы говорили – ксендз третьего дня прибыл. Да, сынок, раз уж попы вернулись – мир долго продержится.

- Не надо. Она испугается. Подождем, пожалуй. Вдруг оправится. Да. Она мне не сестра, а баба.

Старуха отвернулась, отерла руки о фартук:

- Вот оно как. В блуде живете?

Грохнула о косяк тяжелая дверь на втором этаже.

...Его звали Матей. Он был ровесником войны – в нынешнем году и ему и войне исполнилось девятнадцать лет. Еще подростком Матей был зачислен рядовым валлонского полка аркебузиров. Война шла везде. И Матей шел везде. Топтал сапогами миля за милей глину, снег, уголья, гати, мосты, улицы. Стрелял. Рыл окопы. Спал. Ел кашу. Снова стрелял. Матерно орал в лазарете. Не дал отнять ногу. Выжил. Снова шёл. Снова стрелял.

Война была довольна.

Два месяца назад холеная рука вельможи-политика в кружевной митенке обмакнула перо в чернильницу. И витиевато вывела на гербовой бумаге два слова: Великое замирение.

Смолкли пушки. Беженцы возвращались в города. Били колокола. Снова открыли церкви, кабаки и балаганы. Болтуны и баловни вопили: Довольно войны! Долой!

Матей пожал плечами, сдал в арсенал оружие, получил от фельдфебеля благодарность и плату. Денег гулькин хер, и на похороны не хватит. Идти ему было некуда.

Поэтому Матей пошел домой. Дом ему виделся круглым, как яблоко. Круглая лошадь. Круглая корова. Круглый огород. И хозяин сам-друг Матей, круглый дурак. Круглый год.

Дома он первым делом крепко накрепко запрет дверь и разведет огонь.

Бабу бы...

По дороге домой Матей встретил Еленку. Она сидела на обочине под дождем и всем говорила, что она мертвая. Держала в подоле шесть плесневых горбушек. Голова обрита наголо. Вместо титек – два пустых мешочка. Еленка показывала титьки мужчинам, потому что мертвым никогда не бывает стыдно. Матей сразу понял, что она – круглая дура. То, что надо. Крепко взял ее за руку, велел титьки никому впредь не показывать и повел за собой.

Спали в обнимку. Ели у цыганских костров, меняли пожитки на хлеб. Ушла пряжка. Перевязь. Серьга. Табакерка. Матей был большой и сильный, как вол, но ел мало. Отдавал Еленке. Еленка была маленькая и слабая, как вошь. Ела, как не в себя, даже землю. Потом дристала. Тощала. Шаталась. По дороге в гору Матей нес ее на плече, а она драла его за вихры и кричала: «Но, лошадка, но!»

Из ее лепета Матей узнал, что мародеры ее пустили под хор, с тех пор она крепко затвердила, что умерла и перестала бояться. На привалах Матей рисовал в пыли прутом круг. Гляди – вот такой будет дом.

Стража на заставах окликала: куда идете? Отвечали: домой.

Еленка заболела. Кашляла еще накануне, утром – жар и хрипы.

Матей донес ее до города на руках. Половина домов заколочена. В палисадах возились беженцы.

На рынке цены, как в аду, но была даже белая мука и сушеная рыба. Матей распорол подкладку мундира, вынул пять монет. Хватило на комнату в трактире. Купил мяты – чтоб дышала паром, купил муки, болтушку делал, кормил из платка и барсучьего жира с горчичным порошком купил – растирал ей грудь. Девка лежала на спине, хватала губами палец, язык белый. Обмочилась. Матей подмыл ее из манерки остывшей водой, сменил простыню. Открыл окно. По площади бродила ничья лошадь. Над площадью летели птицы. Покосилась от пушечного залпа башенка ратуши с флюгером, уже навели леса. Обустраивалось население.

Еленка открыла глаза:

- Приведи мне Золотого Петера.

Пятый день душу рвет. Матей кулаком по столу бухнул.

- Какого тебе Петера, дура!

- Золотого, – ответила Еленка и пальцем показала.

Матей глянул в окно и обомлел.

Солнце валилось за кровли – и купался в закатном огне – петух-флюгер на раненой взрывом ратуше.

Золотой Петер раскинул крылья и хвост-радугу над алой черепицей, дразнил змеиным языком меж дольками клюва, гребень его – жаркая корона.

- Ох, ты ж мать честна... – сказал Матей. А Еленка заснула. Матей тронул лоб. Сухо. Горячо. Скверно.

Матей спустился в зал, где обедали артельщики – плотники да каменщики. Подсел к столу. Спросил пива. Слушал болтовню. Жиды колодцы травят, бить их семя пора. Хлеб и табак дорожают. Звезду с хвостом видели и баба голая выше леса катилась на огненном колесе. Мертвецы на перекрестках пляшут. Скажи, солдат, жизни нет? Матей кивал в ответ, думал о своем. Молодой артельный охламон, шатаясь, вышел на двор отлить, Матей рядом с ним встал. Достали, пустили струи в траву.

- Почем инструмент одолжишь? – спросил Матей.

Парень заломил цену. Матей крякнул.

- А в обмен?

Парень помялся, ткнул Матея в мундирную куртку – пуговицы. Хорошие, медные, восемь штук. Матей вынул нож из сапога, срезал пуговицы с нитяным «мясом», ссыпал в горсть.

Парень инструмент выдал. Клещи. Ножовка. И всякое разное.

Сумерки миновали. Поползла туманами с луговин тесная сутемь. Улицы перегородили цепями. Ночной дозор топал по кварталам. Далеко лаяли псы. Матей шел по площади к ратуше, нес на вытянутой руке фонарь. На шее болталась холщовая сума с инструментом.

Матей огляделся. Никого. Окошко трактирное на втором этаже светится, как желток в круглом яйце. Хорошо, что свечу в черепке для Еленки оставил – девка, хоть и говорит, что мертвая, а темноты не любит. В темноте, мол, ее костяные звери стерегут. Матей перекрестился. Выдохнул. И полез на леса.

Шатко. Валко. Ветер гудел. Во рту солоно. Пот со лба. Уронил фонарь с высоты последнего пролета лесов. Гулко грянулась жестянка, рассыпались искры, все погасло. Июнь. Светает рано. Вот и славно. Матей вскарабкался выше, крепко расставил ноги, стиснул ободранные по костяшкам кулаки на штыре флюгера. Обхват в руку толщиной. Хорошо, что перекошен шпиль войной, что ненастьем источен. Матей со звяком перебрал в суме инструмент. Ну счастлив наш Бог, Матей. Давай помаленьку, брат.

Город, глубоко внизу под ногами его вполглаза спал и плыл во сне к рассвету, точно колыбель по алым волнам. На выселках – сады и огни.

Ходуном вело доски лесов под сильным восточным ветром, приносящим дожди и кучевые урожайные облака.

...В шесть утра Матей вернулся в трактир.

Он ступал очень медленно и очень тяжело. Старуха открыла дверь, хотела выплеснуть помои, но уронила ведро, села на сундук и прикусила фартук.

Матей поднялся по лестнице. Ступенька. Еще одна. Третья. Пятая. Руки заняты были, он толкнул дверь коленом. Еленка проснулась. Заходилась кашлем, обхватив колени, качалась, как пьяная. В сальной жиже утонул и погас фитиль свечи.

Еленка увидела и закричала, прижав ладони к щекам.

Матей встал в дверях. Разжал окровавленные кулаки.

Грянулась об пол неподъемная ноша. Не золотой Петер. Ржавый. Страшный. Крылья. Хвост. Клюв и язык. Голубиный помет и дождевые проточины на боках. Несло от него суховеем и солнцем. Петух-дракон – здоровяку Матею по пояс – весь в чешуе кованой и коросте с городским гербом на острой короне. На штыре, торчащем из брюха – свежий надпил. Девочка кричала. Потом пошла кашлем мокрота. Выступила испарина на лбу.

Матей сполз по косяку. Занозил спину. Жилы от локтя до предплечий налились, тикали кровью. Нутро надсажено. Улыбался, меркло зрение. Еленка гладила Золотого Петера по гребешку, лопотала мокрым ртом, потом поползла к Матею на карачках.

Шарила губами по щетине на холодных щеках. Трясла за ворот расхристанной рубахи, слабыми кулаками под левый сосок стукала, говорила небывалые слова:

- Я живая. Ты живой. Мы никогда не умрем.

Живая Еленка задрала холщовый подол. Закинула ноги на плечи Матею. Матей проморгался. Огладил ее. От опухшего колена до женской прорези. Наклонился. Поцеловал в промежность. Ткнулся лбом и уснул.

Еленка шепнула:

- Ну, кричи утро, Золотой Петер.

Чудес не бывает. Еленка хворала долго. Матей к артели прибился, чинил крепостную стену, раствор мешал, таскал камни, приходил заполночь. Целовал девку в висок, валился спать лицом к стене. Было чем заплатить доктору за порошки. Помаленьку Еленка окрепла, заново научилась ходить. Сдружилась со старухой, помогала на кухне. Старуха совала ей объедки. Волосы Еленки закурчавились. Сшила чепец, как замужница. Титьки налились слегка. Есть за что подержаться. Золотой Петер так и стоял в углу, она сушила на нем белье. Никто в городе не ведал, куда пропал флюгер. Старуха молчала, как умная, а Матей навеселе шутил с выпивохами: Улетел петух в теплые края. Ищи-свищи...»

Когда Еленка понесла первенца, Матей отвел ее в церковь, повенчались.

Артель гуляла за столом до утра. Пили, ели, плясали.

На рассвете Матей увел Еленку из города. Остановились за стенами. Стали жить. Разбили походную палатку. Матей на коленях исползал делянку, вбивал по кругу колышки – разметку будущего круглого дома.

Еленка стояла посреди, говорила «ровно – не ровно», складывала ладони на круглом животе.

Сложили из камней круглый очаг. Развели огонь. Сидели друг против друга. Пекли на угольях круглую репу.

... Вестовой в зеленом мундире проскакал по апрельским полям. Пена летела с удил. Кобыла сбила бабки. Скалилась в запале, вывалив язык, как борзая.

Холеные руки вельможи-политика в кружевных митенках брезгливо дрогнули. Взялись за гербовую мирную грамоту. И разорвали ее надвое с треском.

Конец великому замирению! Война объявлена. Марш-марш!

Плеснули знамена. Заговорили пушки. С лязгом развели крепостные мосты.

Матей в то утро тесал бревно-матицу для круглого дома. Уронил топор в грязь.

По тракту из ворот сизой змеей тянулось войско. Истошно ржали лошади. Ворочались на лафетах орудия. Гнусавили попы, колыхались знамена, солнце напоролось на пики. Матея позвали. Выдали оружие из арсенала. Пришили новые пуговицы к мундиру. Матей только и успел поцеловать пальцы Еленки.

Шел. Стрелял. Спал. Ел. Снова стрелял.

Поймал пулю в лоб от другого Матея. Упал в глину ничком.

Еленка родила. Палатку сорвало ветром. Колышки по кругу. По левую руку – река. Круглая грудь. Круглое молоко. Круглый родничок на темени. Пусть круглый мальчик сосет круглую мамку. Пойдем по миру. Домой к отцу. Еленка назвала сына Матеем и твердо сказала, уходя с ребенком за спиной, в никуда по выжженой пажити:

- Мы никогда не умрем.

Отсюда: http://users.livejournal.com/felix___/172168.html?style=mine