понедельник, 12 июля 2010
Пообещала на форуме, что переведу. Морщусь, плююсь на красивости, но давши слово...
Если кому-то еще интересно, буду класть сюда. Пока готово предисловие, буду потихоньку подписывать... Те, кто испанского не знает совсем, получат хотя бы приблизительно-общее представление о статье. Те, кто знает его хорошо (в отличие от меня) - если сочтут нужным, да укажут мне на мои ошибки - буду признательна.
Я не правила текст слишком уж тщательно, а непонятные грамматически места постаралась обойти так, чтобы не пострадало общее содержание, убрала повторы, которые неуместны в нашем родном языке.
читать дальшеВВЕДЕНИЕ В СМЕРТЬ ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКИ
Интервью Луиса Росалеса Тико Медине, гранадскому журналисту.
"Лорка вышел в свою последнюю дорогу, дорогу смерти, ночью 18 августа или в первые часы 19-го..." (с)
Ян Гибсон.
Я пришел в его летний дом в Середилье - "Гуро Кабэ" - чтобы увидеть Луиса Росалеса, разорвать круг, преодолеть стену молчания. Поэт был близким другом Федерико. Мы оба гранадцы. Нас объединяет множество тайн, радостных и печальных одновременно. Луиса мучает необходимость рассказывать о том, о чем я его попросил. Я же сгораю от нетерпения, желая услышать его рассказ. Когда-нибудь наступит день (если наступит), и все, кто знает хоть что-нибудь о том последнем рассвете в жизни Федерико, закричат об этом на весь мир. Луис Росалес уже не однажды рассказывал о том, что хранит в своей памяти. Репортер, поглаживая черную обложку своего блокнота, поднимается к дому гранадского поэта. Ни сторожевой собаки, ни запертой двери. Луис ждет этого дня, широко раскрыв свои серо-стальные глаза за затемненными стеклами очков.
-- Вот уже 36 лет, Луис...
Росалес сидит в кресле, в тени персикового дерева. Мы разговариваем о Федерико среди ирисов и маргариток. Поэт срезал садовыми ножницами несколько роз (прекраснейших, а может, и худших в саду). Федерико однажды сказал: "За каждым срезом слышен стон обезглавленной розы." Поэт одет в белое, словно игрок в пелоту. На столе чай и бокал с вином. На заднем плане - зеленовато-серые силуэты гор. Журчит вода. Гранадцы не могут обойтись без аккомпанемента воды. Это не тихая песня фонтана, это голос полноводной струи, наполняющей бассейн в патио. Луис просит у жены сигару. Хуан, Хуан Антонио, молчит, обхватив голову руками. Федерико будет сегодня с нами, пока сможет оставаться, жертва и идол одновременно. Поэт и академик мягко кладет на белую металлическую столешницу книгу "чаек Бекера". Должно быть, Густаво Адольфо однажды озарил жизнь поэта из Фуэнтевакерос - молчаливый свидетель этого горького и светлого разговора. Не так уж много лет прошло с тех пор, как отзвучало эхо тех выстрелов, под свинцовыми звездами в окрестностях Виснара...
Луис ждет. Сегодня не первая наша встреча и не первый разговор "об этом". Смуглые руки поэта двигаются нежно и страстно. Иногда тень пробегает по его лицу, заслоняя ясный свет памяти о Федерико - здесь, в его гранадском саду, в такой же августовский день, как тогда... Здесь, среди итеней и плодов земных, Луис писал свою диссертацию. "С тех пор как я купил этот дом, часто и подолгу живу здесь. У меня есть квартира в Мадриде, довольно большая; но после того как умер Леопольдо Панеро, мне захотелось обосноваться в таком вот местечке. Это была самая большая мечта в моей жизни. Здесь я провожу каждое лето, сюда приезжаю на выходные зимой, если позволяет погода. Мне бы очень хотелось жить здесь постоянно, по крайней мере, шесть месяцев в году - остальные шесть в Мадриде. Посмотрим, получится ли..."
Иногда академик улыбается. Иногда его губы на мгновение сжимаются. Словно перед ним на столе лежат все наши надежды и наша скрытая мука. В прессе писалось, что Луис Росалес хорошо знал Федерико и вместе с ним дошел почти до его смертной черты. Мы двое связаны теми же узами родства с землей и крестьянами, на ней живущими, и можем взяться за руки этим августовским утром. Разговариваем о музыке жителей Гранадской долины. Мы оба произносим "s" как "z", и эхо отзывается нам с площади Биб-Рамбла. В этом пустом кресле, кажется, сидит молчаливый и задумчивый Федерико, глядя на нас из окон своих черных глаз. Федерико с тремя ранами в груди. Его кровь еще свежа. Вперед!
-- Это было шестнадцатого, семнадцатого или восемнадцатого августа, когда?..
Луис на секунду поворачивается ко мне в профиль. Монотонно шуршит магнитофонная лента. Две бабочки перечеркивают голубизну старой телеграммы этого утра.
-- Мне кажется, что если бы мы провели тщательное расследование по данному вопросу, что-то прояснилось бы. Единственное, в чем я уверен, - то, что он не умер ни 15-го, ни 16-го. Но все последующие даты одинаково вероятны. Лично я склоняюсь к мнению, что это произошло 18-го, может быть, 19-го...
-- Считается, что в ночь с 18-го на 19-е... То, что это случилось ночью, не подвергается сомнению, не так ли?
-- Да. На рассвете. Это было на рассвете...
-- Луис, понятно, что с тех пор прошло уже 36 лет. Кто-то ведь должен знать, когда именно это случилось. Кто-то, кто до сих пор жив, как ты и я.
-- Несомненно, многие знают. По крайней мере, несколько человек точно знают.
-- А ты сам знаешь, кто эти люди?
Иногда Луис, не скрываясь (он предельно искренен в этот день) погружается в молчание. Тихо вздыхает, поднимая голову и глядя вдаль. В воздухе ощущается слабый аромат коньяка из его бокала. Магнитофон, кажется, записывает только биение его сердца.
-- Я их не знаю. Но это может облегчить работу исследователей - если знать точную дату...
-- Луис, я спрашивал тебя, где... Ищут в определенном месте, но...
-- Да, известно приблизительно, значит, почти достоверно. Более или менее точно известно место, где их захоронили...
@темы:
Федерико,
и это все о нем
-
-
12.07.2010 в 09:09-
-
13.07.2010 в 18:34-
-
13.07.2010 в 19:15Ну я надеюсь, ты хотя бы "А руки, Луис, руки" оставишь? Нельзя же совсем уж лишать читателей счастия знакомства с этим чудестным стилем...