Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
12.12.2015 в 20:13
Пишет Alnika:"Моей Росите уже восемьдесят..."
"Всё-то она спешит, — говорит няня, — и никак ее не удержишь. Когда маленькая была, я ей всякий день говорила сказку, как она будет старушкой: "Моей Росите уже восемьдесят..."
Сегодня Росите эти самые восемьдесят: 12 декабря 1935 года состоялась премьера пьесы. "Донья Росита, девица, или Язык цветов" была поставлена в Барселоне труппой Маргариты Ксиргу.
читать дальше
"Сейчас я пишу комедию, в которую очень верю: "Донья Росита, девица, или Язык цветов", пьеса для семейного чтения в четырех садах. Это комедия в пастельных тонах из городской жизни, чуть тронутая мягкой иронией, слегка — беззлобно — шаржированная. В ней разлито нежное очарование прошлых времен. Многих удивит, я думаю, мое обращение к тем временам, когда соловьи действительно пели в садах, а цветку поклонялись, как в романе. Юность наших матерей и отцов — какое это было чудесное время; время тюрнюров, кринолинов: 1890, 1900, 1910", — рассказывал Лорка в интервью 15 декабря 1934 года.
"...он пожелал передать в драматургической форме гранадскую атмосферу и дух этого города... — пишет в своей работе о пьесе брата Франсиско Гарсиа Лорка. — Вероятно, чтобы отразить душу города (самого поэтичного и печального среди больших городов Андалузии), нужна была временная дистанция — автор словно бы стилизует старую фотографию, где излишние подробности не бросаются в глаза... Помню, с каким воодушевлением говорил Федерико о прическах "валиком" и рукавах буфф. Думаю, что имя главной героини — Росита — он выбрал, когда замысел комедии еще не оформился.
Во время одного из наездов Федерико в Мадрид Хосе Морено Вилья, библиотекарь Королевского дворца, прочитал ему из сочинения по ботанике XVIII века отрывок, в котором описывалась rosa mutabilis...; эта разновидность розы замечательна тем, что распускается она алой, и цвет ее становится всё ярче, затем цветок начинает бледнеть и, увядая, становится совсем белым. Федерико рассказал об этом в одном из интервью, упомянув, что замысел комедии родился у него в 1924 году.
И когда Морено Вилья закончил эту чудную историю, комедия моя была уже готова. От начала и до конца. Она явилась мне цельной и завершенной, тем не менее до сих пор я не брался за нее. Это время выткало ее сцены и переложило в стихи историю цветка".
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стёкла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и вечер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
и звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
(Перевод Овадия Савича.)
Л. называет свою пьесу комедией — и в то же время говорит о трагизме ее темы: "В пьесе затронута одна из трагедий испанской жизни — речь идет о старых девах..."
"Все силы ее души, — пишет о Росите Н.Р. Малиновская, — истрачены на ожидание, бесплодное, долгое и горькое, как жизнь, но любовь ее неизменна. Это прекрасно, печально, наконец, смешно. Прекрасно потому, что в этой любви — вся ее душа. Печально потому, что только она одна на всем свете умела так ждать: все двадцать пять лет с той же любовью, что и в первый день разлуки. Смешно, потому что в руках у старухи тот же девичий веер..."
Дон Франсиско вспоминает, что Лорка писал пьесу в их гранадском саду "с той лихорадочной поспешностью, которая всегда охватывала Федерико, когда он творил. Чтобы вернее передать атмосферу начала века, он, обычно столь небрежный к мелочам, позаботился о точности примет времени. Он разыскал журналы тех лет (кажется, среди них была "Испания и Латинская Америка в иллюстрациях"), какие-то книжки и альманахи начала века — уж и не знаю, где он их раздобыл, — помню их разрозненными, загромождающими его стол. На одной из таких страниц было описание языка цветов, языка вееров и еще, кажется, языка печаток — все эти языки упомянуты в пьесе".
Брат пишет и об исторически достоверных деталях, о чуть утрированной атмосфере начала века — названия тканей, музыкальных пьесок, модных сувениров... "В канву эпохи вплетаются и собственные воспоминания автора. Пожалуй, их здесь больше, чем в какой-либо другой драме Федерико". Воспоминания о старом учителе-неудачнике из частного коллежа, о многоречивом университетском профессоре, о жеманных гранадских девицах и гранадской "церковной псевдоаристократии"... А еще — добавлю от себя — конечно же, о няне, об их (семьи Лорки) любимой Долорес, которая стала прототипом Няни в пьесе.
"Но сам образ доньи Роситы, женщины, увядающей в ожидании любви, которая так и не приходит, не раз повторяется в творчестве Федерико. В первой же его книге стихов есть страстная элегия, вдохновленная уже немолодой тогда гранадкой, чье имя — Маравилья (чудо) — как нельзя более подходило ей, самой блистательной смуглой красавице из всех, каких я видел. Другие подобные судьбы мы знали из семейных преданий, например: мы были еще совсем маленькими, когда возлюбленный одной из наших родственниц уехал в Америку, мы, конечно, его не помнили, но нам рассказывала о нем мама; эта история тоже нашла отражение в "Донье Росите".
Как бы то ни было, образ доньи Роситы, связанный с самыми давними воспоминаниями поэта, не мог не соотноситься с самой Гранадой, ставшей для Федерико символом несложившейся судьбы; для него это заброшенный город на берегах реки времени".
Я люблю "Донью Роситу" — и донью Роситу) — больше, чем могу выразить словами. Поэтому я ничего и не буду пытаться ими выразить. Пусть просто —
Быстро входит Росита. На ней розовое платье по моде 90-х годов, с буфами и лентами.
Росита. А шляпа? Где моя шляпа? На колокольне у святого Людовика уже отзвонили тридцать раз!
Няня. Я видела на столе.
Росита. Нет ее там.
Все ищут. Няня выходит.
Тетя. А в шкафу ты смотрела? (Выходит.)
Входит Няня.
Няня. Нигде ее нет.
Росита. Неужели никто не знает, где шляпа?
Няня. А ты надень голубую, с маргаритками.
Росита. Ты с ума сошла!
Няня. Не больше, чем ты.
Возвращается Тетя.
Тетя. Вот она!
Вот.
Росита. Где мой зонтик?
Дядя. Где ее зонтик?
Тетя (кричит). Зонтик!
Входит няня.
Няня. Вот он, зонтик.
Вот он.
И эти радостные шляпка с зонтиком юной Роситы из первого акта, и вот это платье доньи Роситы —
работы Мануэля Фонтанальса. Он был художником по костюмам. А декорации делал Зигфрид Бурманн (Sigfrido Burmann) — друг Лорки, немец по происхождению, в молодости живший в Гранаде. Мне хочется их упомянуть, потому что театральных художников часто забывают, как-то недооценивают их вклад в успех спектакля.
А успех "Доньи Роситы" был огромным. Спектакля ждали, в день премьеры толпа осаждала театр, к кассам тянулись длинные очереди. И премьера каталонскую публику не разочаровала. (Хотя там не только каталонцы были. Там присутствовало еще, например, много специально приехавших из Мадрида журналистов, театральных критиков.) Овации начались уже после второго акта. Лорке и актерам пришлось выходить на сцену восемь раз)), прежде чем зрители успокоились и дали продолжать пьесу.
Конечно, Лорке всё это было особенно приятно потому, что в зале были его брат и сестра — Пако и Исабелита, тоже приехавшие в Барселону на премьеру.
...Вот сейчас, этим самым вечером 80 лет назад, в Teatro Principal гремят овации, публика выражает своё восхищение, критики уже мысленно сочиняют хвалебные рецензии — и никто, разумеется, и подумать не может, что это последняя пьеса Лорки, поставленная при его жизни.
После премьеры, с Маргаритой Ксиргу.
Тетя (входит). Если будет такой ветер, не останется ни одной розы. Кипарисы у беседки почти касаются стен моей спальни. Как будто кто-то хочет испортить сад, чтобы не было больно его оставить.
Няня. Никогда он не был красивым. А пальто вы надели? А шарф? Вот так, хорошо закутаемся. (Помогает Тете одеться.) Мы туда придем, а обед у меня сготовлен. На сладкое - крем, ваш любимый, золотистый, прямо как цветочек бархатца. (Голос Няни полон глубокого волнения.)
Слышен стук.
Тетя. Это дверь теплицы. Почему ты ее не закрыла?
Няня. От сырости не закрывается.
Тетя. Всю ночь будет хлопать.
Няня. Мы не услышим...
Сцену окутывает мягкий вечерний сумрак.
Тетя. Я услышу. Я ее услышу.
Входит Росита, бледная, в белом платье, в длинном, до полу, пальто.
Няня (храбро). Идем!
Росита (слабым голосом). Вот и дождь. Все уйдут с балконов, не будут на нас смотреть.
Тетя. Так лучше.
Росита (пошатывается, опирается на стул. Няня и Тетя не дают ей упасть).
Когда же ночь наступает,
тогда опадает она.
Они уходят, и сцена пуста. Хлопает дверь. Открывается балкон в глубине сцены, белые занавески колышет ветер.
Занавес
Пьеса на русском в блистательном, другого слова не подберу, переводе Натальи Леонидовны Трауберг.
И в оригинале.
URL записи"Всё-то она спешит, — говорит няня, — и никак ее не удержишь. Когда маленькая была, я ей всякий день говорила сказку, как она будет старушкой: "Моей Росите уже восемьдесят..."
Сегодня Росите эти самые восемьдесят: 12 декабря 1935 года состоялась премьера пьесы. "Донья Росита, девица, или Язык цветов" была поставлена в Барселоне труппой Маргариты Ксиргу.
читать дальше
"Сейчас я пишу комедию, в которую очень верю: "Донья Росита, девица, или Язык цветов", пьеса для семейного чтения в четырех садах. Это комедия в пастельных тонах из городской жизни, чуть тронутая мягкой иронией, слегка — беззлобно — шаржированная. В ней разлито нежное очарование прошлых времен. Многих удивит, я думаю, мое обращение к тем временам, когда соловьи действительно пели в садах, а цветку поклонялись, как в романе. Юность наших матерей и отцов — какое это было чудесное время; время тюрнюров, кринолинов: 1890, 1900, 1910", — рассказывал Лорка в интервью 15 декабря 1934 года.
"...он пожелал передать в драматургической форме гранадскую атмосферу и дух этого города... — пишет в своей работе о пьесе брата Франсиско Гарсиа Лорка. — Вероятно, чтобы отразить душу города (самого поэтичного и печального среди больших городов Андалузии), нужна была временная дистанция — автор словно бы стилизует старую фотографию, где излишние подробности не бросаются в глаза... Помню, с каким воодушевлением говорил Федерико о прическах "валиком" и рукавах буфф. Думаю, что имя главной героини — Росита — он выбрал, когда замысел комедии еще не оформился.
Во время одного из наездов Федерико в Мадрид Хосе Морено Вилья, библиотекарь Королевского дворца, прочитал ему из сочинения по ботанике XVIII века отрывок, в котором описывалась rosa mutabilis...; эта разновидность розы замечательна тем, что распускается она алой, и цвет ее становится всё ярче, затем цветок начинает бледнеть и, увядая, становится совсем белым. Федерико рассказал об этом в одном из интервью, упомянув, что замысел комедии родился у него в 1924 году.
И когда Морено Вилья закончил эту чудную историю, комедия моя была уже готова. От начала и до конца. Она явилась мне цельной и завершенной, тем не менее до сих пор я не брался за нее. Это время выткало ее сцены и переложило в стихи историю цветка".
Она раскрывается утром
и кажется крови красней.
Роса на нее не ложится,
боясь испариться на ней.
Она распускается в полдень,
твердея, словно коралл.
Дробится о стёкла солнце,
чтоб отблеск на ней заиграл.
Когда принимаются птицы
на ветках петь и играть
и вечер к морским фиалкам
приходит без сил умирать, —
белеет она, как белеет,
от слез побледнев, щека.
Когда ж раздается устало
звучанье ночного рожка
и звездам время подняться,
и звукам время стихать, —
задетые тьмой, начинают
ее лепестки опадать.
(Перевод Овадия Савича.)
Л. называет свою пьесу комедией — и в то же время говорит о трагизме ее темы: "В пьесе затронута одна из трагедий испанской жизни — речь идет о старых девах..."
"Все силы ее души, — пишет о Росите Н.Р. Малиновская, — истрачены на ожидание, бесплодное, долгое и горькое, как жизнь, но любовь ее неизменна. Это прекрасно, печально, наконец, смешно. Прекрасно потому, что в этой любви — вся ее душа. Печально потому, что только она одна на всем свете умела так ждать: все двадцать пять лет с той же любовью, что и в первый день разлуки. Смешно, потому что в руках у старухи тот же девичий веер..."
Дон Франсиско вспоминает, что Лорка писал пьесу в их гранадском саду "с той лихорадочной поспешностью, которая всегда охватывала Федерико, когда он творил. Чтобы вернее передать атмосферу начала века, он, обычно столь небрежный к мелочам, позаботился о точности примет времени. Он разыскал журналы тех лет (кажется, среди них была "Испания и Латинская Америка в иллюстрациях"), какие-то книжки и альманахи начала века — уж и не знаю, где он их раздобыл, — помню их разрозненными, загромождающими его стол. На одной из таких страниц было описание языка цветов, языка вееров и еще, кажется, языка печаток — все эти языки упомянуты в пьесе".
Брат пишет и об исторически достоверных деталях, о чуть утрированной атмосфере начала века — названия тканей, музыкальных пьесок, модных сувениров... "В канву эпохи вплетаются и собственные воспоминания автора. Пожалуй, их здесь больше, чем в какой-либо другой драме Федерико". Воспоминания о старом учителе-неудачнике из частного коллежа, о многоречивом университетском профессоре, о жеманных гранадских девицах и гранадской "церковной псевдоаристократии"... А еще — добавлю от себя — конечно же, о няне, об их (семьи Лорки) любимой Долорес, которая стала прототипом Няни в пьесе.
"Но сам образ доньи Роситы, женщины, увядающей в ожидании любви, которая так и не приходит, не раз повторяется в творчестве Федерико. В первой же его книге стихов есть страстная элегия, вдохновленная уже немолодой тогда гранадкой, чье имя — Маравилья (чудо) — как нельзя более подходило ей, самой блистательной смуглой красавице из всех, каких я видел. Другие подобные судьбы мы знали из семейных преданий, например: мы были еще совсем маленькими, когда возлюбленный одной из наших родственниц уехал в Америку, мы, конечно, его не помнили, но нам рассказывала о нем мама; эта история тоже нашла отражение в "Донье Росите".
Как бы то ни было, образ доньи Роситы, связанный с самыми давними воспоминаниями поэта, не мог не соотноситься с самой Гранадой, ставшей для Федерико символом несложившейся судьбы; для него это заброшенный город на берегах реки времени".
Я люблю "Донью Роситу" — и донью Роситу) — больше, чем могу выразить словами. Поэтому я ничего и не буду пытаться ими выразить. Пусть просто —
Быстро входит Росита. На ней розовое платье по моде 90-х годов, с буфами и лентами.
Росита. А шляпа? Где моя шляпа? На колокольне у святого Людовика уже отзвонили тридцать раз!
Няня. Я видела на столе.
Росита. Нет ее там.
Все ищут. Няня выходит.
Тетя. А в шкафу ты смотрела? (Выходит.)
Входит Няня.
Няня. Нигде ее нет.
Росита. Неужели никто не знает, где шляпа?
Няня. А ты надень голубую, с маргаритками.
Росита. Ты с ума сошла!
Няня. Не больше, чем ты.
Возвращается Тетя.
Тетя. Вот она!
Вот.
Росита. Где мой зонтик?
Дядя. Где ее зонтик?
Тетя (кричит). Зонтик!
Входит няня.
Няня. Вот он, зонтик.
Вот он.
И эти радостные шляпка с зонтиком юной Роситы из первого акта, и вот это платье доньи Роситы —
работы Мануэля Фонтанальса. Он был художником по костюмам. А декорации делал Зигфрид Бурманн (Sigfrido Burmann) — друг Лорки, немец по происхождению, в молодости живший в Гранаде. Мне хочется их упомянуть, потому что театральных художников часто забывают, как-то недооценивают их вклад в успех спектакля.
А успех "Доньи Роситы" был огромным. Спектакля ждали, в день премьеры толпа осаждала театр, к кассам тянулись длинные очереди. И премьера каталонскую публику не разочаровала. (Хотя там не только каталонцы были. Там присутствовало еще, например, много специально приехавших из Мадрида журналистов, театральных критиков.) Овации начались уже после второго акта. Лорке и актерам пришлось выходить на сцену восемь раз)), прежде чем зрители успокоились и дали продолжать пьесу.
Конечно, Лорке всё это было особенно приятно потому, что в зале были его брат и сестра — Пако и Исабелита, тоже приехавшие в Барселону на премьеру.
...Вот сейчас, этим самым вечером 80 лет назад, в Teatro Principal гремят овации, публика выражает своё восхищение, критики уже мысленно сочиняют хвалебные рецензии — и никто, разумеется, и подумать не может, что это последняя пьеса Лорки, поставленная при его жизни.
После премьеры, с Маргаритой Ксиргу.
Тетя (входит). Если будет такой ветер, не останется ни одной розы. Кипарисы у беседки почти касаются стен моей спальни. Как будто кто-то хочет испортить сад, чтобы не было больно его оставить.
Няня. Никогда он не был красивым. А пальто вы надели? А шарф? Вот так, хорошо закутаемся. (Помогает Тете одеться.) Мы туда придем, а обед у меня сготовлен. На сладкое - крем, ваш любимый, золотистый, прямо как цветочек бархатца. (Голос Няни полон глубокого волнения.)
Слышен стук.
Тетя. Это дверь теплицы. Почему ты ее не закрыла?
Няня. От сырости не закрывается.
Тетя. Всю ночь будет хлопать.
Няня. Мы не услышим...
Сцену окутывает мягкий вечерний сумрак.
Тетя. Я услышу. Я ее услышу.
Входит Росита, бледная, в белом платье, в длинном, до полу, пальто.
Няня (храбро). Идем!
Росита (слабым голосом). Вот и дождь. Все уйдут с балконов, не будут на нас смотреть.
Тетя. Так лучше.
Росита (пошатывается, опирается на стул. Няня и Тетя не дают ей упасть).
Когда же ночь наступает,
тогда опадает она.
Они уходят, и сцена пуста. Хлопает дверь. Открывается балкон в глубине сцены, белые занавески колышет ветер.
Занавес
Пьеса на русском в блистательном, другого слова не подберу, переводе Натальи Леонидовны Трауберг.
И в оригинале.
@темы: Федерико