Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Ненавижу канцелярские скрепки и скобы для степлера. Когда они ровным слоем рассеяны по коврам и полу и их приходится собирать. Я уже не складываю их в коробку, как делала раньше, а злобно выбрасываю. А летописец Пимен все сидит и пишет. Кажется, это превратилось уже в самоцель - сидеть и писать...
А сочините для меня что-нибудь злобно-стебное про эти самые скрепки-скобки, а? Можно очень короткое, не больше 5-10 фраз. Но очень злобное. И очень стебное. Может, полегчает?
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Простите, простите, простите!!! Меня опять понесло!))) Но я же ж не могу удержаться, я от этой песни впадаю в неуправляемый транс и почти оргазм, perdona mi castellano... Я ЕЕ НАШЛА!!! На видео, чтобы показать вам.))) Конечно, в "Voy a llenarte toda" текст еще более эротичен, но там музыка не такая... цепляющая, что ли. А тут...
текст и переводTE VOY A DAR LO QUE TU QUIERES (A. Garcнa Segura / J. Gluck) Raphael (Spain)
TE VOY A DAR LO QUE TU QUIERES Y MUCHO MAS DE LO QUE ME PIDES YO VOY A HACER QUE NUNCA OLVIDES QUIEN SOY YO, QUIEN SOY YO
VOY A GRABAR COMO UN SENDERO SOBRE TU PIEL CON BESOS LENTOS QUE VAN A SER GLORIA Y TORMENTO DE LOS DOS, DE LOS DOS
TE VOY A DAR MI VIDA, MI CUERPO MIS MANOS, MI RISA MI SUEÑO Y MI LLANTO TE VOY A DAR MIS OJOS, MIS NOCHES MIS DIAS Y TODOS LOS BESOS QUE ANSIAS TODO LO QUE ANSIAS
VOY A PONER SOBRE TUS MANOS MI CORAZON Y MI ESPERANZA TE ESPERARE LO QUE HAGA FALTA POR ESTE AMOR, POR NUESTRO AMOR
PORQUE TE VOY A DAR LO QUE TU QUIERAS...
Я хочу дать тебе все, что ты хочешь, и гораздо больше того, что ты у меня просишь. Я хочу сделать так, чтобы ты никогда не забыла, кто я и какой я.
Я проложу словно тропинку медленных поцелуев по твоей коже, поцелуев, что станут счастьем и мукой для нас двоих.
Я отдам тебе мою жизнь, мое тело, мои руки, мою улыбку, мои мечты и мой плач. Я отдам тебе мои глаза, мои ночи, мои дни и все поцелуи, которых ты жаждешь.
Я сложу в твои ладони мое сердце и мою надежду, я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, ради этой любви, ради нашей любви
Потому что я отдам тебе все, что захочешь...
Вторая, сравниваем текст и музыку? ))
Видео утащено у Алины Дружинской (Donna) из группы ВКонтакте (и с форума сайта "Мой Рафаэль", конечно, где мы и познакомились) текст и перевод Jose Jose - Voy A Llenarte Toda
Aflojate el pañuelo que llevas en el pelo desliza ese vestido que va unido a ti descansate y camina sin miedo hacia mis brazos que voy a marte tanto que vas a ser feliz desprende con malicia, tu pelo aprisionado despojate de prisa, de todo lo demas deja correr mis manos por donde te estremeces quiero por fin tenerte y hacerte mia ya
voy a llenarte toda, toda lentamente y poco a poco con mis besos
voy a llenarte toda, toda y a cubrirte con mi amor todo tu cuerpo
voy a amarte sin fin, sin razon ni medida que solo para amarte necesito la vida
voy a llenarte toda, toda lentamente y poco a poco con mis besos
voy a llenarte toda, toda y a cubrirte con mi amor todo tu cuerpo
voy amarte sin fin sin razon ni medida que solo para amarte necesito la vida
Я заполню тебя всю - всю.
Расслабь заколку , Которую ты носишь на волосах. Незаметно оброни это платье Которое тебе идет… Отдохни и иди Без страха ко мне на руки. Ведь я буду любить тебя так, что ты будешь счастливой. Разбросай с ловкостью Твои плененные волосы. Освободись быстро от всего остального… Дай возможность бегать моим рукам, там, где ты дрожишь Хочу, наконец, иметь тебя, и, уже. сделать тебя моей.
Я буду наполнять тебя всю –всю Медленно и понемногу Своими поцелуями…
Я буду наполнять тебя всю –всю И покрывать своей любовью Все твое тело.
Я буду любить тебя бесконечно, безумно, безмерно… Ведь только для того, чтобы любить тебя, Нужна целая жизнь. Я буду наполнять тебя всю –всю Медленно и понемногу Своими поцелуями…
Я буду наполнять тебя всю –всю И покрывать своей любовью Все твое тело.
Я буду любить тебя бесконечно, безумно, безмерно… Ведь только для того, чтобы любить тебя, Нужна целая жизнь.
Перевод песни сделала Полина. (форум сайта "Мой Рафаэль")
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Песня Мануэля Алехандро и Аны Магдалены (гениальный дуэт, типа наших Пахмутовой с Добронравовым!) исполняется... исполняется... Ну вот, хотела сравнить, оказалось, что сравнивать практически не с кем...)))
Canción homenaje a Chabuca Granda, el Coro Profesores Valparaíso, dirigido por Soledad Tuesta, interpreta Chabuca Limeña, musica del Perú.
Chabuca Limeña - Coro La Habana Cuba
Canción que MANUEL ALEJANDRO Y ANA MAGDALENA compusieran para nuestra genial compositora a los pocos dias despues de su partida y que el gran RAPHAEL cantara insuperablemente. Homenaje de homenajes... (c)
И - "чистый" вариант - студийная запись на ТВ, 1983 год:
PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI TUS PIES DEJABAN LA ESTELA Y SE ESCAPABA TU SAYA BUSCANDO LA VERDE RAYA QUE AL VER TU TALLE TAN FINO LAS CAÑAS AZUCARERAS SE ECHABAN POR EL CAMINO PARA QUE TU LAS MOLIERAS COMO SI FUESES MOLINO
PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI TUS SENOS CARNE DE ANON TU BOCA UNA BENDICION DE GUANABANA MADURA Y ERA TU FINA CINTURA LA MISMA DE AQUEL DANZON
PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI
DESPUES EL AMANECER QUE DE MIS BRAZOS TE LLEVA Y YO SIN SABER QUE HACER DE AQUEL OLOR A MUJER A MANGO Y A CAÑA NUEVA CON QUE ME LLEVASTE AL SON CALIENTE DE AQUEL DANZON
PONME LA MANO AQUI, MACORINA PONME LA MANO AQUI...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Попросили ВКонтакте, пришлось сканить.)) Делюсь сравнением: книги на испанском сканируются гораздо чище и беспроблемнее. Там похожих по очертаниям букв меньше, что ли?
Барселона, 1926 Первое: голос сердца моего и воображения. Второе: риторика голоса моего и архитектоника. Третье: а в основании — мой разум, законы физики и поэзии. Более — ничего. Более ничего не нужно. читать дальше Барселона, 31 июля 1927г. Мой дорогой Сальвадор! Едва автомобиль тронулся, как за нами увязался гусь — бежит, крыльями хлопает и вещает, что твой профессор, про красоты Миланского собора. Я едва не выкинулся в окошко — так мне хотелось остаться с тобой — с тобою! — в Кадакесе. Но — увы! — меня остановили (да как требовательно!) часы на руке, подарок Пепе, того самого, что уныло смывает в парижской ванной ручеек крови из разбитого носа. Дорога свернула, и я попрощался с Кукуруками (Кукуруки — два маленьких острова, расположенных при входе в кадакесскую бухту. Они хорошо видны с поворота горной дороги, ведущей из Кадакеса в Фигерас.), и мне примерещился ты: вкушаешь за завтраком крохотную алую ручонку в оливковом масле, накалывая ее на малюсенькую гипсовую вилочку, вынутую из собственного глаза. Картина, овеянная нежностью, сравнимая разве что с едва вылупившимся из яйца желтым пуховым цыпленком. Жара сделалась невыносима и измучила меня. А Кадакес прекрасен и радостен — это вечная красота моря, из которого (именно здесь!) вышла Венера пеннорожденная. Вышла— и забыла благословенный этот край. А разве не здесь обретается чистая красота? (Намек на картину «Рождение Венеры», которую Дали писал в то лето, когда у него гостил Лорка. Впоследствии эта картина получила название «Пепелинки», возможно, данное ей Лоркой (как это следует из концовки письма). Дорога пересекла виноградники, и замелькали скалы, похожие на крылья, и валуны, похожие на волны, — как же твои волны похожи на валуны... Придет ночь, и луна, мокрая, как рыба, выльет на колокольню крынку с опарой и выкрасит бедняцкие хижины известкой. Я думаю о том, что тебе привиделось в Кадакесе, что ты там еще понаоткрывал, и радуюсь, и вспоминаю тебя — Сальвадора Дали, со страстью неофита вгрызающегося в закатный небесный свод. А он не поддается, не трещит, не колется, как крабий панцирь! Но ты не отступишь. Я и отсюда вижу (ой, сынок, как больно!) тонкий кровавый ручеек в зарослях твоих аппаратов и слышу, как хрустят раздавленные ракушки, кромсая мягкие тельца. Истерзанный женский торс впечатляет, как стихи, написанные кровью, — ее здесь больше, чем пролилось в мировую войну. Вот она — та самая горячая кровь, что оросила и напитала землю и утолила любовную жажду и жажду веры. Кровь с твоей картины и вся эстетика этой физиологии так точна, выверена и гармонична! В ней есть и логика, и истинная чистая поэзия — одна из насущнейших категорий бытия. (Здесь и далее серия намеков на образы картины «Мед слаще крови», которую Лорка сначала называл «Лес аппаратов».)
Можно сказать: «Усталый, я нашел спасительную тень на берегу ручейка той крови». А можно и так: «Я сбежал с холма и понесся вдоль берега, высматривая эту печальную голову, где копошились милые хрусткие тварьки, столь пользительные для пищеварения». Сколько же я теряю, удаляясь от тебя! Барселона оставила во мне одно явственное впечатление: все поглощены игрой — чтобы забыться. Путаница, суета. Все переменчиво, невнятно, причудливо — эстетика пляшущего пламени. А в Кадакесе всем телом, всеми жилочками и порами ощущаешь твердь земную. Только там я понял, что у меня есть плечи, что я могу их расправить. Это такое новое, такое радостное ощущение — чувствовать, как там, внутри плеч-холмов течет кровь в гибких, податливых трубочках сосудов, вздрагивающих от пульса, как раненый пловец. Я чуть не зарыдал — безотчетно, как Льюис Сальерас, как плачут, заслышав самое начало сарданы «Слеза», той, что так любит напевать потихоньку твой отец. (Сарданы с таким названием нет. Видимо, речь идет о популярной сардане «Я по тебе лью слезы».) Я вел себя с тобою, как упрямый осел. С тобою — лучшим из моих друзей! И чем дальше я уезжаю, тем глубже раскаянье, тем сильнее нежность и тем явственнее согласие с твоими мыслями и всем, что ты есть. Сегодня в Барселоне у меня ужин с друзьями. Обязательно выпью за твое здоровье и благословенные дни в Кадакесе. Билет домой уже дожидается меня. Передай привет твоему отцу, сестре твоей Ане Марии — я ее так люблю! — и Раймунде. Вспомни обо мне, когда будешь бродить по берегу, но главное — когда примешься за хрупкие, хрусткие пепелинки — таких больше не сыскать! Милые моему сердцу пепелинки! И еще — изобрази где-нибудь на картине мое имя: пусть оно хоть так послужит городу и миру. Вспоминай меня — мне это так важно!
Федерико.
Жара здесь невыносимая — бедный я, бедный! И прошу, не забудь написать статейку о выставке моих рисунков! И пиши мне. Слышишь, сынок?
Ланхарон, август 1927 г. Милый Сальвадор! Мне и в голову не приходило, что у Святого Себастьяна имеется плюмаж. Надо же — разноцветные перья! А стрелы, ты прав, стальные, но разница между моим видением и твоим есть. И вот в чем: у тебя стрелы уже вонзились — крепко-накрепко, а у меня — летят, и это последний миг полета, но сути — миг раны. Твой Святой Себастьян — мраморная статуя, мой — из крови и плоти, он смертен и он умирает: сейчас и вчера, и завтра. Иначе быть не может. Если бы в Святом Себастьяне меня заботила пластика, я был бы никудышным поэтом, но дельным скульптором (не художником!). Понятно, что объяснять тебе, что никакой я не художник, незачем. Однако есть разница — тонкостная! — и ее следует ощутить. В Святом Себастьяне меня бесконечно трогает его спокойствие в час муки. В страдании всегда есть что-то от барокко. Меня до глубины души потрясает изящество, с которым он терпит муку, и высочайшее достоинство: в его эллинском лице ни тени смирения. Он не смирился и не сломлен, он — победитель. Достоинство, спокойствие, изящество — одним словом, гармония. Неяркая, приглушенная, как в лепестках полевого цветка, не видавшего городских улиц. Потому для меня Святой Себастьян — едва ли не самый прекрасный сюжет, по крайней мере в тех искусствах, которые воспринимаются глазами. А правда, Святой Себастьян чужд морю? Ни горы, ни волны с ним не заодно. Святой Себастьян — мифология чистой воды, заключенной в хрустальный сосуд. Его мучили не на вольном воздухе, а внутри дворца. Его не привязывали к узловатому древесному стволу (как изображают романтики от Возрождения). Нет! Он стоял у колонны из узорчатой яшмы, прозрачно-оранжевой, сердоликовой, как его тело. Дерева не было — его выдумали позже, в Средневековье. В каждом из нас есть что-то от Святого Себастьяна: в каждого летят стрелы гнева, наветов, злобы. А ведь Святого Себастьяна подвергли пытке по закону, с полным на то основанием, согласно установлениям того времени. Он ведь виновен — с точки зрения государства. За то, что поклоняешься другому богу, —не казнят. Казнят за отказ поклоняться тому, в кого веруют все скопом. Все мученики преступили закон. И право не на их стороне. Сократ в таком затруднительном положении, возможно, взял бы сторону закона — республики. Какое драматическое противостояние! Но Святой Себастьян — единственный! — спасется иначе, красотой, тогда как все прочие — любовью. Все мученики под пыткой молятся, и только Святой Себастьян держится — держит спину, принимая скульптурную позу, увековечивая мимолетное и воплощая отвлеченную идею гармонии своим собственным телом. В точности так колесо воплощает идею вечного движения. Вот за что я люблю Святого Себастьяна...
С моря дует нежный ветерок. Птицы летят налегке, не запасая крыльев впрок, как в Пиренеях или на Кавказе. В гостинице, где я обитаю, не видать ни стройной ножки, ни ладной щиколотки. Девушки с моря — глядят, а те, что с гор, — требуют. Я живу анахоретом и в разговоры почти ни с кем не вступаю. Ну, разве что с официантами — всегда знаешь, как тебе улыбнутся и что скажут. Все вспоминаю тебя. Даже, кажется, слишком. Такое впечатление, что в руке у меня золотой — круглая, теплая монетка. А разменять его не могу. И не хочу, сынок. Как вспомню, какая ты страхолюдина, так еще сильнее люблю.
Барселона, начало августа 1927 г. Когда Далмау извещал меня, что «воображение у тебя посильнее, чем у Пикассо», Сукре изрек: «Не говоря уж об остальных!» Так-то вот. Все время думаю о тебе, о твоих, о вашем доме. И жду письма — о лесах и обо всем прочем. Сделай милость, отпиши, уж не позабыл ли ты о своем друге? Сестре скажи от меня самые ласковые слова.
Обнимаю тебя. Федерико.
Оригинал, хранившийся в архиве Сальвадора Дали, утрачен. Перевод осуществлен по машинописной копии, сделанной в свою очередь с копии, снятой п 1949 г. А. М. Дали и С. Гашем для готовившейся к печати книги «Письма друзьям Федерико Гарсиа Лорки>> (издательство «Кобальто». Барселона. 1950), в которую это письмо — по причине разногласий Аны Марии и Сальвадора Дали — не вошло. Публикатор Р. Сантос Торроэлья. переснявший его в мае 1988 года, не помнит, перепечатал ли он письмо целиком или опустил подпись.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
http://www.xtec.es/~exirgu/personatges/margarida/margarid.htm - вот чо нашла! В принципе, будучи хоть немного "в теме" и зная начатки испанского (наверное, французский тоже пойдет), можно и каталанский мало-мало понять.))) А еще там есть фотографии и рисунки. Про великую и неповторимую М. К. (или Щ.? )
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
...а я и сейчас считаю, что роза на груди у Марселлы покраснела, потому что впитала ее кровь, остановила... и девушка выжила - недаром так радостно ахнул Пенапью...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Итак, вы послушали старое танго Карлоса Гарделя, приятеля Лорки, и теперь я предлагаю вам пройтись по разноцветной Каминито (переводится как «улочка», «дорожка», «тропинка»). Она небольшая, пешеходная - этакий миниатюрный Арбат местного изготовления, но если Арбат, уж простите меня, москвичи, не произвел на меня большого впечатления, то в Каминито я влюбилась на целых полдня. Думаю, что когда я вернусь сюда, наш роман получит продолжение. Вот как пишет о ней журналист Игорь Фесуненко: "Каминито с туристами и без них
«Бока» — по-русски означает «устье». Буэнос-Айрес лежит в устье самой широкой (здесь, у впадения в Атлантический океан она разливается на двести километров) и едва ли не самой короткой реки мира Ла-Платы. Она рождается всего в нескольких десятках километров отсюда, в точке, где сливаются воды рек Параны и Уругвая. В том месте, где в Ла-Плату впадает небольшая речушка Риачуэло, образовалась уютная бухта. Гуляем по радуге.— В 1536 году здесь высадился основатель нашей столицы испанский конкистадор дон Педро де Мендоса. Он сразу же увидел, что природа создала тут удивительно удобную гавань. Из природной гавани получился порт, а вокруг него вырос город, который был назван «Сьюдад де ла Сантисима Тринидад и Пуэрто де Нуэстра Сеньора де Санта Мария де лос Буэнос Айрес».— Профессор Делаканал произнес это действительно умопомрачительное название без запинки, с легкостью кондуктора, в миллионный раз выкрикивающего название ближайшей остановки автобуса. И я понял, что профессор хорошо знает свое дело. Впрочем, ничего удивительного в этом нет: ведь он — директор исторического музея Боки, того самого района, о котором идет речь.
Беседуем с ним, прогуливаясь по самой знаменитой в квартале и одной из самых известных в Буэнос-Айресе улиц, которая называется «Каминито». Это слово можно перевести как «улочка», «дорожка», «тропинка». Узкая, шириной с баскетбольную площадку, и короткая (ее длина не превышает сотни метров), Каминито удивительно нарядна. Ее трехэтажные, сколоченные из жести, шифера и досок дома окрашены в ослепительно яркие, сочные цвета: красный, синий, зеленый, желтый. Объясняется это не только и не столько эстетическими соображениями и отнюдь не стремлением поразить прохожего, а прежде всего тем, что для покраски своих домов жильцы издавна раздобывали остатки корабельной краски с ремонтировавшихся в Боке, в двух шагах отсюда, судов. Вот и получилась эта крохотная Каминито похожей на маленькую, приготовившуюся поднять якоря флотилию. Все вроде бы было готово когда-то к началу далекого похода, но команду так и не отдали, и маленькие суденышки постояли, постояли и навечно вросли в асфальт мостовой.
— Кстати, об асфальте... Он появился здесь сравнительно недавно,— продолжает свой обстоятельный рассказ профессор.— Каких-нибудь пять или шесть десятилетий назад здесь лежали рельсы и шпалы, сквозь которые пробивалась трава. Да, да, сеньор, по этой улице проходила ветка идущей в порт железной дороги. Но постепенно ею перестали пользоваться, забросили, образовалась свалка. Зрелище было крайне неприглядное, но... и тут мы с вами подходим к самому главному, исторически важнейшему, ключевому этапу в жизни Каминито, Боки, а, может быть, и всего Буэнос-Айреса: наш знаменитый художник Бенито Кинкеле Мартин предложил городским властям расчистить свалку и организовать здесь нечто вроде музея. И вот, посмотрите еще раз, что из этого получилось.— Профессор простирает руку, приглашая оглядеться и восхититься.
Мы послушно оглядываемся и дружно восхищаемся. И ничуть не кривим душой: Каминито действительно прекрасна. Как утверждает профессор, и он, возможно, прав, это — единственная в мире улица-музей. Музей, созданный на месте бывшей железнодорожной ветки и городской свалки. На ярких стенах домов и на каменных оградах множество барельефов, мемориальных досок, скульптурных групп, мозаичных фресок. Все это подарки художников и скульпторов Буэнос-Айреса, которые за несколько десятилетий превратили маленькую улочку в едва ли не самую богатую и интересную коллекцию аргентинской жанровой живописи и мемориальной скульптуры. Учитывая, что имя основателя этого музея под открытым небом — Бенито Кинкеле Мартина — уже названо, не буду перечислять остальных художников. Всех назвать невозможно, а выбрать несколько имен было бы несправедливо по отношению к остальным. Сам Бенито, скончавшийся совсем недавно, стал символом патриотизма, любви к своему народу и в особенности к портовому кварталу Бока, который он воспел в своих полотнах, собранных в находящемся тут же, рядом с Каминито, мемориальном музее.
Разместился он на верхнем этаже довольно высокого по здешним масштабам здания. Из окон четвертого этажа открывается впечатляющий вид на порт — на деловито суетящиеся буксиры, приткнувшиеся к замшелым причальным стенкам суда, лодки, словно вклеившиеся в грязную, застойную воду, покрытые булыжником набережные, серые крыши складов, пакгаузов, ремонтных мастерских, узкие улочки с гордыми названиями «Гарибальди», «Магеллан», «Ла Мадрид». Все это — Бока, серая, пыльная, усталая Бока, на фоне которой особенно хорошо заметны яркие краски Каминито.
Особенно нарядна эта улочка в субботу и воскресенье, когда на ней появляются художники. Они расставляют работы, развешивают их в ожидании туристов, желающих увезти с собой эскиз, рисунок или картину с классическими видами Боки или Каминито, которые давно уже признаны такими же типичными приметами «старого» Буэнос-Айреса, как набережные Сены — для Парижа или стены Колизея — для Рима. Разумеется, предложение значительно превышает спрос на эти шедевры, и поэтому каждый появившийся на Каминито турист мгновенно становится объектом повышенного внимания, предупредительности, а затем и настойчивых ухаживаний со стороны будущих, пока еще не открытых, не признанных миром аргентинских Утрилло и Лотреков.
Там, в этой сутолоке, я познакомился с Педро Гулькисом. Сейчас ему к семидесяти. Родился он в Западной Украине, входившей тогда в состав Польши. В Буэнос-Айрес привезли его пятилетним мальчишкой в середине двадцатых годов, когда отец, истомленный вечной нуждой портной, потащил свою обильную семью за океан в поисках лучшей доли. Вся родня его вымерла, так и не найдя счастья за океаном. Педро остался один. И с каким-то трогательным упорством он считает себя нашим соотечественником.
Узнав, что я из Москвы, Педро разволновался и немедленно предложил свои услуги в качестве «чичероне» по Каминито и Боке. «Все ясно,— подумал я.— Хочет заработать. Постарается продать мне свои рисунки...»
Теперь мне стыдно вспомнить об этом подозрении: Педро оказался добр, бескорыстен и беспредельно честен и щедр. Он показал мне такую Каминито, которую я никогда не увидел бы без его помощи и о которой не узнал бы из самых обстоятельных лекций профессора Делаканала. Педро пригласил меня войти в эти восхищающие туристов яркие домики и познакомил с живущими там людьми.
Педро и обратил мое внимание на одну существенную деталь: ни в один дом, ни в одну комнату во всех без исключения домах, находящихся на Каминито, входа с этой улицы нет! Да, да, пройдя Каминито из конца в конец, можно легко убедиться (хотя на это поначалу не обращаешь внимания), что на улицу не выходит ни один подъезд, ни одна дверь. Ни выйти на Каминито из дома, ни войти в дом. Все подъезды, двери, входы и выходы находятся на соседних улицах: Магальянес и Ла Мадрид. Это и понятно, если вспомнить, что когда-то по Каминито проходила железнодорожная ветка. Какой смысл в двери, если, выйдя через нее, рискуешь угодить под колеса паровоза?
А потом, когда Каминито обрела современный вид, прорубать двери не было нужды по другой причине: нищета, обитающая в этих домах, не должна отпугивать туристов. Зачем нужны на Каминито оборвыши, клянчащие монетку, высматривающие, как стащить чужой кошелек? Разве украсит живописную туристскую толчею нищенка с заморенным ребенком, припавшим к иссохшей материнской груди? Ведь нищета вблизи отталкивает и пугает. Нищета живописна, только если смотреть на нее издали, из лимузина, оснащенного кондиционером, если скользить равнодушным взглядом через стекло по пестрому белью на веревках, перекинутых из окна к окну; детский крик вдалеке, женский плач и мужские проклятья становятся тогда просто экзотическим фоном. " (Отсюда) продолжаем прогулку Улочка, с которой пересекается Каминито, "сделана" в похожем стиле: На балкончике вам машут рукой Эвита Перон, Диего Марадона и, если не ошибаюсь, все тот же Карлос Гардель. А на одной из стен напротив, "как живая", сидит целая футбольная команда. У магазинчика напротив выстроились символы разных стран: "Все флаги в гости будут к нам", причем аргентинский и российский флаги оказались в противоположных концах шеренги. На тетеньку, стоящую спиной ко мне, я смотрела долго. Так и не поняла - живая или кукла? А эти картины нарисованы... безруким художником. "Pintor sin manos / Painter without hands" - гласит надпись на табличке. Рисует художник, держа кисточку в зубах. Продает картины, естественно, не сам он, а его агент. Работы пользуются спросом у туристов. Кошка не продается. Ну, и еще немножко домов и людей - еще одна статУя, фонарик для Фонарика, прилавки с сувенирами, музей восковых фигур... И на этом вот колективо мы уехали из Ла Боки - погулять по Пуэрто Мадеро, а потом поехать на книжную выставку-ярмарку.: До свидания!
Хранитель традиций. Спокойный, заботливый; хозяин в своем доме; соблюдает обычаи, преемственность, делает все по плану; больше исполнитель, чем руководитель
(...) В «Закоулке» много шутили, одной из забав было сотворение никогда не существовавшего поэта, которого мы представили городу как воплощение псевдогранадской поэзии. Не помню, кому именно пришло в голову дать этому вымышленному лицу имя Исидоро Капдепон Фернандес. Первой, несомненно, была придумана фамилия Капдепон — это каталонское слово означает «плацдарм»,— к ней прибавили имя Исидоро, редкое, но все же звучащее не слишком странно для гранадского слуха, и вторую, очень распространенную, обычную фамилию Фернандес. В результате сочетание получилось весьма правдоподобным. Это забавное имя вполне подходило апокрифическому поэту и могло сойти за настоящее. На поэзию Капдепона, без сомнения, повлияло его имя. С другим именем он оказался бы и другим поэтом. Вообще об именах и прозвищах в «Закоулке» говорили много. Помню, например, что поэт Морено Вилья опубликовал в «Эль Соль» статью о прозвищах, в которой привел те из них, что назвал ему Федерико, брат же помнил их со времен Фуэнте-Вакерос. (...) Федерико питал такой интерес к редким именам, что даже рисовал портреты их воображаемых носителей. Так, например, его вдохновила потешная французская фамилия автора учебника по праву — Тролон (trop long— слишком длинный), этот учебник мы, студенты-юристы, иногда носили с собой. Последний звук в этом слове произносится в нос, и поэтому Федерико наделил почтенного правоведа носом размером с трубу или валторну. (...) Творчество Капдепона отличали провинциальность и приверженность традициям — путешествуя по Латинской Америке, он не успел заразиться модернизмом. Да и время было неподходящее, чтобы нападать на модернизм, — мы еще не вышли из печальных садов Хуана Рамона Хименеса и наслаждались великолепными изданиями Рубена Дарио, переплетенными в белую замшу. Тем не менее отдельные модернистские нотки звучали в творчестве Капдепона, ведь этого не избежали и местные поэты— «традиционалисты». Капдепон хотя и восхищался Вильяэспесой, все же не мог с ним сравниться ни поэтическим вдохновением, ни чувствительностью. Вообще надо признать, что апокрифический поэт не отличался большим талантом, он был подражателем, и только. Капдепону нравилась риторика самого худшего свойства — страшный враг любого поэтического новшества. Большинство его произведений были написаны коллективно за столиком кафе. Я запомнил один «блистательный» сонет, в котором Капдепон вспоминает в Гватемале гранадскую церковь святого Николая:
Где стойкий кактус не бросает тени, воздвиглась оснеженная громада, серебряная цепь — Сьерра-Невада, церкви под горой ведут ступени.
Святой патрон разбросанных селений там твой покой хранит, моя Гранада, когда его послушливое стадо спешит в обитель преклонить колени.
О Николай! До этой глухомани доходит скрип гранадских древних балок и звон, что главным колоколом начат!
И слышат их испанцы-христиане и тот, кто в окруженье гватемалок вздыхает, стонет, молится и плачет! Перевод Н. Ванханен
San Nicolás
Sobre el cerro gentil de la Chumbera, frente a la ingente mole plateada, altiva y colosal Sierra Nevada, una iglesia se yergue placentera.
Su Santo Nicolás allí venera la sublime piedad de mi Granada, y lo van a adorar santa manada, desde el rico que goza, a la cabrera.
¡Oh Santo Nicolás! Hasta el lejano monte de Guatmozín llegan los ecos del pensil granadino que te adora:
aquí los oye un español cristiano que, rodeado de guatemaltecos, piensa, gime, suspira, reza y llora.
Мне кажется, этот сонет достоин того, чтобы спасти его от забвения, а может быть, я пристрастен, ведь я сам принимал живое участие в его сочинении. Я так подробно рассказываю об апокрифическом поэте потому, что, просматривая бумаги, неожиданно обнаружил, как много сочинений Капдепона написаны рукой Федерико. Конечно, это не его сочинения, но вот что интересно — Федерико сам записывал их карандашом на клочках бумаги. По этим листкам я могу восстановить процесс создания капдепоновских сочинений и выяснить, какие строки Федерико выправил своей рукой; некоторые придуманные, в частности, мною строфы вымараны и заменены не то чтобы лучшими, но более отвечающими стилю нашего автора. Я, видимо, сбивался на пародию и рвал страсти в клочья, тогда как Капдепон был человеком сдержанным и поэтом серьезным. Творчество Капдепона выражает отношение нашего кружка к направлениям официального искусства, к ложному классицизму, повлиявшему и на архитектуру, к тому самому испанскому ренессансу, о котором я упоминал, говоря о гранадской мебели, и — еще хуже — к симбиозу упомянутого ренессанса с так называемым «южным стилем», то есть со всякими башенками, нишами, фонтанчиками, красочными изразцами. На смену им пришел псевдомодернизм, также повлиявший на архитектуру. В портфеле, где я держу бумаги тех времен, есть сонет, написанный рукой Федерико, с невероятно вычурным посвящением одному архитектору, приверженцу подобных «изысков». Название сонета гласит: «Автору замечательного здания Центра изящных искусств (Мадрид), великолепному архитектору Паласиосу, который обладает удивительным свойством нагромождать бог знает что на крошечную колонну».
Какое зданье! Мощь! Величье! Сила! Отменный вкус! Гармония! Свобода! Рука, что эти своды возносила, взяла основой купол небосвода!
Искусства первозданная природа здесь у науки помощи просила. Скажу в стихах, как дух мой поразило рожденное тобою для народа!
Ах, в Гватемале дальней инженера и зодчего встречают благосклонно: пускай таланта крохотная мера — его венчает гения корона.
В Мадриде же не вижу я примера, чтоб дар твой восхваляли упоенно. Но знай, Паласиос! Не угасает вера — ты превзошел творенье Вавилона! Перевод Н. Ванханен.
Soneto al eximio arquitecto Palacios, autor del portentoso edificio del Círculo de Bellas Artes (Madrid), que tiene la admirable propiedad de mantenerse todo sobre una pequeña columna
¡Oh, qué bello edificio! ¡Qué portento! ¡Qué grandeza! ¡Qué estilo! ¡Qué armonía! ¡Qué masa de blancura al firmamento para hacer competencia con el día!
La ciencia con el arte aquí se alía en tanta perfección, según yo siento, que en aqueste soneto sólo intento a mil enhorabuenas dar la mía.
En Guatemala existe un edificio de menor importancia en mi concepto, y no obstante tuvieron el buen juicio
de nombrar general al arquitecto. Mas en Madrid yo no he encontrado indicio de que piensen honrar a tu intelecto.
Ya lo sabes, Palacios, ¡gran patricio!, que a Babilonia antigua has resurrecto.
Сохранилась и биография Капдепона, изложенная на четверти листа, в ней упомянуто его наиболее известное произведение — «Гватемальские ореолы» — и сообщено об избрании его членом Королевской академии. (...)
La extraordinaria vida de Isidoro Capdepón Fernández
Isidoro Capdepón Fernández retorna a su ciudad. Sean estas líneas, mal hilvanadas como nuestras, la expresión de nuestra admiración más sincera, y sirvan al par de saludo al ilustre vate que regresa de Guatemala lleno de lauros y de gloria. Capdepón, es de todos bien conocido, granadino amantísimo de su ciudad, no ha despreciado nunca la menor ocasión de cantarla en brillantes estrofas llenas de la arrebatada inspiración que colocólo a la cabeza de los poetas de su tiempo. A la edad de veinte años marchó a la América fecunda apremiado por una apuradísima situación económica. Fue la vida dura para él, pero la realidad no logró mustiar aquella fragancia que se desbordo especialmente en un libra titulado "Auras guatemaltecas", en las que ya se acusa su característica manera, conocida en lengua castellana con el nombre de capdeponismo. Logró influir en toda la poesía americana y [en] un fuerte núcleo de poetas españoles. Su vida está admirablemente narrada en varios libros y en articulos de José Mora Guarnido, Melchor Fernández Almagro, Antonio Espina García y Eugenio d'Ors. El año de 1919, si la memoria no nos es infiel, fue proclamado por unanimidad Académico de la Real Academia de la Lengua para ocupar la vacante del insigne y tierno poeta don José Selgas que no se había ocupado por no encontrar digno sucesor.
На двух сторонах конверта, полученного от мадридского друга, Федерико набросал часть капдепоновской поэмы об измельчании искусства. Черный почтовый штемпель с королевской короной указывает дату ее написания: 17 сентября 1928 года.
Где ныне гармоническое пенье, блестящие и смелые сонеты со вкусом, чувством, мерой? Где ты, где ты, живых сердец ответное биенье?
Где искренность, любезная поэтам, печаль, одушевляющая лиру, когда она вверяет душу миру под трепетным и вечным лунным светом?
О, полно! Мучить лиру перестаньте, уже и так истерзанную вами с тех пор, как спят поверженными львами Кампоамор, Эррера, дивный Данте.
Где чувство оскорбленное витает? Ни в чем не сыщешь прежнего размаха. Бежит Евтерпа, бледная от страха, и жалоба ее в долине тает.
И Музы удаляются в печали, все кончено — искусства им не любы, безмолвствуют эпические трубы, и соловьи за рощей замолчали. Перевод Н. Ванханен.
[Lamento por la decadencia de las artes] Fragmento
¿Dónde están las febrífugas canciones y los sonetos de pujante brío que encadenando el estro a su albedrío arrebataban nuestros corazones?
¿En dónde los poetas verdaderos? ¿Adónde la pureza de la lira donde el alma de amor triste delira entre una apoteosis de luceros?
Todo murió. Llorad con desconsuelo. Derramad vuestras lágrimas ardientes e inclinad silenciosos vuestras frentes, la vista fija en el desierto suelo.
En su estertor la lira agonizante el ambiente llenó de imprecaciones. Ya no cantan, valientes cual leones, Lucrecio, Herrera, Campoamor y el Dante.
Por doquier yace roto el sentimiento, no queda del pasado apenas nada, Euterpe se retira avergonzada y ni el valle recoge su lamento.
Se acabaron las musas, los amores, los artistas, las artes, los poetas, ya no suenan las épicas trompetas y el mundo se quedo sin ruisenores.
Otras poemas de Isidoro Capdepón Fernández
Granada como sultana
Granada, bello pensil, pebetero singular, que esparces aromas mil por las aguas del Genii adonde voy a llorar.
Ciudad de los torreones y de las puestas de sol cuando entre Bellas canciones engalanada te pones de púrpura y arrebol.
Como la plata brillante que cubre el Muley Hacén, es Granada tu semblante mucho mejor que el diamante purísimo del Edén..
Más que el claror de la luna en noche de primavera, mucho más que el palor de una mano romántica y bruna que en mi frente se pusiera.
Tanto me gustas, Granada, tan prendado estoy de ti, que yo ya no encuentro nada que complazca mi mirada, Granada, desque te vi.
¡Oh sultana transparente de mármoles y coral, donde se escucha la fuente en la cantata silente del aura primaveral!
Cesaron las armonías muslímicas del muecín cuando al son de chirimías tus gremios y cofradías bajaban del Abaicín.
Cesó la guzla sonora en los patios de la Alhambra. Calló la música mora que se agita seductora con el compas de la zambra.
Yo, Isidoro Capdepón, venido de Guatemala, se me quiebra el corazón al ver tu desolación que [a] nada en el mundo iguala.
Soy un granadino errante y un poeta impenitente, y he de ser yo quien te cante, que no es caballero amante quien no dice lo que siente.
Granada bella, ¡Granada!, emporio de ruiseñores, hoy gimes abandonada, la media luna enterrada de tus príncipes mejores.
¡Sultana cautiva y presa en tus ajorcas de plata, cantada por Villaespesa en su poética empresa de lírica catarata!
Cientos de intelectuales de España y del extranjero han bebido los raudales de tus aguas musicales que fascinan al viajero.
Tus morunos torreones y líricos ajimeces han fascinado a montones de rubios anglosajones y de extáticos ingleses.
Y aquí se han dado las manos sobre tu Alhambra de trinos, como sin fueran hemanos, melancólicos germanos y bulliciosos latinos.
Porque eres, Granada mía, santuario universal.
Segunda visita de Capdepón a la bella ciudad de Granada
LLEGADA
Heme otra vez. Segunda vez mi frente recibe los efluvios de Granada, odalisca que sueña recostada sobre la falda de la mole ingente.
Pebeteros y aromas del Oriente envuelven tu belleza nacarada y el suspiro del ave en la enramada al compás del sollozo de la fuente.
Deja a este bar do triste y sin ventura, al regresar de su postrer viaje, que en tu suelo reclame sepultura.
Que si en Colombia dejo mi linaje, yo vuelvo a ti con mi emoción más pura para morir como un Abencerraje.
Soneto
«Gaceta Literaria», gran locura en el solar divino de Cervantes, papel que servirá de sepultura a los artistas que escribieron antes.
Titular a eso prosa es impostura. ¿Cómo te entiendes con tus semej antes si en vez de pan castizo y agua pura
¡Vuelve a la luz, Giménez Caballero, olvida tu «Gaceta Liter aria » y escribe en castellano verdadero!
Oye la voz cansada de un poeta, granadino, católico y viajero. *
La primera version del soneto, tachada en el manuscrito y tambien inconclusa, dice:
SONETO SATÍRICO A GIMENEZ CABALLERO, DIRECTOR DE «LA GACETA LITERARIA»
No sabe castellano. Yo lo digo. Y no sabe escribir. Yo lo sostengo. Y aunque es Ernesto al fin un buen amigo yo por las luces del idioma vengo.
¡Atrás la recua de escritores vanos! ¡Paso a los hombres de cabello luengo!
Protector de menores escribientes en su «Gaceta» loca y sefardita con la que se prepara una visita por las tierras de cinco continentes.
NOTAS A LOS POEMAS DE ISIDORO CAPDEPÓN FERNANDEZ (Miguel García Posada, editor)
Parte de estos textos fueron publicados por Francisco García Lorca en Federico y su mundo, donde explicó la génesis y las circunstancias del nacimiento de este poema apócrifo y burlesco, parodia de la tradición poética «pseudogranadina», modelo también de poeta putrefacto, por utilizar el término lorquiano. «Es evidente – escribe el hermano del poeta – que los poemas no son enteramente de él, sino producto [...] de colaboración; pero no deja de ser curioso que en papeles irregulares Federico, lápiz en mano, dirigiese el curso del poema.» El nacimiento de Capdepón está ligado a la tertulia del Rinconcillo, en los primeros años veinte, pero los poemas, tal como se conservan en el archivo García Lorca (en adelante, G L) son, por su letra, del año 1928. El soneto a la iglesia de San Nicolás no es de letra de Lorca, sino de su hermano Francisco. Sigo mi edición de estos y otros poemas festivos recogidos en Federico García Lorca, «Antología modelna», precedida de «Los poemas de Isidoro Capdepón Fernández» (Granada, Editorial Comares, 1995), a la que remito al lector para otras precisiones sobre el asunto. Anoto aquí los tercetos de un soneto hoy perdido, salvados por la memoria de José Mora Guarnido (Federico García Lorca y su mundo, Buenos Aires, Losada, 1958, p. 68), que Capdepón, según Mora, dirigió al poeta sevillano Juan Antonio Cavestany:
«Amigos fuimos en el Uruguay; lustros pasaron desde entonces, ¡ay!, que en acíbar trocaron nuestras mieles.
Hoy en Madrid, en tu presencia mudo, te hago una reverencia y un saludo frente al carro triunfal de la Cibeles».
Y digo «segun Mora» porque Melchor Fernández Almagro en su artículo paródico «E1 poeta Capdepón, académico» (España [Madrid], núm. 369 [12-V-1923], pp. 278-279) «atribuye» el texto a Cavestany, que reproduce con variantes en los tercetos, e incluye otro de respuesta de Capdepón. Vease para todo esto mi citada edición.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Увидела у М о м о запощенный ролик с котами Бориса Касьянова и решила все-таки и сама его тоже вывесить. Ибо прекрасное должно распространяться по Сети равномерно. И для коллекции - ролик того же автора, Александра Смольянинова, по картинам Степана Каширина. Пусть будет. Для моего счастья.
А еще - из детства: От звука "мяу" я млею и таю..."От звука "мяу" я млею и таю, к одним лишь кошкам я слабость питаю! А если кошка голубоглаза, то ей не будет ни в чем отказа! Кошки, очарование мое! Кошки, любовь, призвание мое! Сердце я дарю вам много лет... Садитесь, детки, для вас готов обед!"
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
А мне интересно, это только у меня во френте дайрик ролики путает? а теперь и не только во френте, но и в собственном дневнике. Смотришь пост с роликом и понимаешь, что вот этот конкретный человек этот конкретный ролик именно сегодня запостить никак не мог! Открываешь пост в новой вкладке - точно, ролик совершенно другой! Мне кажется, что глюк общий.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Утром в пятницу мы снова поехали в столицу. В 11 часов у Клелии была лекция на факультете (facultad de filosofia y letras). Ехали электричкой до станции Caballito ("Жеребенок"). Электричка как электричка - дорожная торговля всем на свете, от карандашей и дисков с музыкой (пиратских, конечно!) до лекарств. Ухо уловило знакомое название "диклофенак" Прошел душевнобольной с трясущейся головой, распространяя вокруг себя амбре типа "бомж" (про психзаболевание мне, сморщив нос, Клелия объяснила - видать, у них это обычное явление). Факультет находится довольно далеко от центра, хотя от станции мы дошли пешком по улице... История с названием почти такая же, как в Ла Рехе - в 1998 году, в связи со столетним юбилеем... идем дальшеВокруг факультета находятся кафе и бары с "тематическими" названиями: "Сократ", "Платон", "Софокл"... (это просто дом). Сам факультет - местечко довольно чумовое. Клелия сказала, что их факультет - самый политизированный во всем университете, самый демократичный и хаотичный - особенно по сравнению, например, с чопорным юридическим... Кругом политагитация, объявления о политических семинарах... Плакатик, извещающий о дискотеке "Танцуем, пока не наступит конец света!" - типа, акция против паники, связанной со свиным гриппом. Одна из аудиторий носит имя... Лекция была посвящена Декарту и его мировоззрению. Сначала я честно пыталась вслушиваться и даже что-то понимала, потом не менее честно заснула (предупреждала же Клелию, что засну! ) Правда, студентка Волонтери попыталась утешить меня, сказав, что этот лектор на факультете один из самых скучных. После этого мы зашли в интернет-кафе, где я забежала в ЖЖ и оставила там короткую запись латиницей, и спустились в метро, чтобы ехать в центр. Это был первый и последний раз, когда мы воспользовались подземкой. В Америке слова "метро" нет, этот транспорт называется здесь "подземка", "subterraneo", а сокращенно - subte. Тут же последовала коротенькая лекция о том, что буэнос-айресское метро - самое старое в Латинской Америке, основано в 1913 году. "Конечно, Федерико часто ездил на метро. Кстати, на линиях до сих пор сохранились несколько старинных составов, выпущенных тогда, в 1913-м. Поезда, на которых ездил он... Местные их не любят, потому что боятся - вдруг старички развалятся? Но нам вряд ли повезет, их мало." Ну, вы уже догадались, в общем... Станция Пуан - относительно новая, на одной из схем 2005-го, кажется, года, ее еще не было. После нее еще одна или две станции до конца ветки. Выглядит станция вот так: В общем, подходит поезд... Клелия оборачивается ко мне с непередаваемым выражением лица (я буквально вижу, как она мысленно поднимает упавшую челюсть), быстренько меняет его на "все идет по плану" и говорит: "Ну вот, видишь, здесь даже двери приходится открывать с платформы вручную!" Поскольку посадка производилась быстро, то снять поезд снаружи я не успела. Внутри же это выглядело так: Народу на Пуане было немного, мы спокойно сели на свободные места, Клелия у окна, слева от меня... А справа я почувствовала присутствие еще одного человека, хотя скамейка была пустой. Cositas de Federico, ага. "Ну, ты же хотела?" А вот мысли зачем читать? - "Ну, ты же хотела?" Ух, еще бы... Вылезли на станции Конгресса, выбрались на поверхность. До встречи с Марианой Смальдоне, подругой и коллегой Клелии, оставалось с полчаса, и мы пошли прогуляться по окрестным улочкам. Полюбоваться на здания, зайти в какой-нибудь магазинчик (естественно, книжный). Увидели, как народ собирается на какую-то акцию протеста: табличку, вмонтированную на месте, где в 1977-м были арестованы (и затем пропали без вести) двое "народных дружинников" (государственный террор, да...) чистильщика обуви - у нас таких давно уже нет, а у них - обычное дело! и меня совершенно очаровала "бабушка с голубями": она продавала что-то типа сладкого попкорна, и птицы садились к ней буквально на голову: Дальше просто здания и улицы - дома, автобусы, машины, кафе...))) Где-то там, на одной из улочек, мы зашли в книжный магазин (мне очень нравится название книжного магазина по-испански - libreria, напоминает сразу и о книгах, и о свободе...). Клелия, пробежав взглядом полки с мемуарами, сказала: "Пойдем, нету здесь ничего". Я тормознула ее: "Подожди!" - и внимательно посмотрела на нижние полки стеллажа. Так и есть! - и я гордо продемонстрировала своей хозяйке толстый том "Lorca. Sueño de vida" - перевод на испанский книги Лесли Стэйнтон. "Tienes suerte!" - снова восхищенно сказала Клелия... Наконец мы встретились с Марианой (она оказалась очень миловидной девушкой чуть младше меня) и пошли на автобусную остановку на площадь перед Дворцом Конгресса. Ехали мы, ехали, проехали мимо травматологического госпиталя (не могла не заснять медучреждение!) дома c привидениями (про него я не очень поняла, вроде бы и сносить жалко - красивый, и жить в нем народ побаивается)... И приехали в разноцветный квартал Ла Бока (La Boca), где родился и вырос знаменитый Диего Марадона. А теперь я покажу вам Мариану и пойду спать - завтра дежурить. Когда продолжу? Не знаю, но продолжу обязательно. Итак, я и Мариана Смальдоне на улице Каминито, Ла Бока, Буэнос-Айрес: А вы не скучайте, послушайте танго Карлоса Гарделя "Каминито", посмотрите на разноцветные стены домов этой улочки - в следующий раз рассказ пойдет о ней.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Уж очень настроение поднимает. А это мне щас нужно - какая-то странная меланхолия, с чего бы? Но таки поднимает! А потом - за работу! Концерт в Бильбао 20 августа сего года, то есть буквально три дня назад...