WildVic, приветствую.

Причина подписки вполне понятна.




(Эта тоже из числа самых любимых)

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий, ПЧ

---

40 любимых фотографий. День двадцать шестой.

"Назад в будущее": фотография 30-х, письмо из 1920 года. Но так хотелось, чтобы письмо было именно к маме...

A su madre (3)

[Membrete:]
Residencia de Estudiantes
Pinar, 15

[Madrid, primavera de 1920]

Queridísima mamá: Le he escrito a papá una carta dándole mis acertadas razones para convencerlo de que debe dejarme aquí. Ya verás si tengo o no razón. Ir a Granada para estar en el Café Alameda y oír (porque esto tú sabrás y te lo supondrás) multitud de majaderías, es cosa inaguantable dada la vida seria y buena y provechosa que hago aquí. No te disgustes, tontica, conmigo porque te diga que escribir cartas es un latazo. Ya sabes muy bien de qué manera lo digo y además decía (y lee bien la carta) que era tan sólo exceptuando a vosotros. Las fiestas de Eslava son de tarde en tarde y son muy artísticas y agradables. Si yo viera algo malo en ellas, ¿iba a mandaros programas? En este ambiente la holgazanería es difícil porque como todos trabajan no hay más remedio que trabajar. El que va por malos caminos, mamá, es porque es mala persona, y canalla... Yo te ruego que leas la carta de papá y piensa también en lo que digo.
Gracias por todo, especialmente por los calcetines. El “Rey el Roque” me gustan mucho, y a nadie más que yo le gusta y agrada que se interesen por mí.
Dije a Paquito que me escriba, y a Conchita y a Isabelita, que yo contestaré. Desde hoy no volveré a decir que una carta es un\Jatazo a pesar de que tú, mamá, también lo has dicho muchas veces, muchas veces: “¡Ay, ya se ha olvidado escribir!” y “¡qué jaqueca!”, eso es verdad.
Si vieras mamá la gana que tengo de ir a Pekín. Esto lo digo en guasa, ¡naturalmente! aunque ahora he conocido un chino que dice que Pekín es preciosísimo. To-sie, to-sie, to-sie. Adiós, querida mamá. Besos a mis hermanos y demás familia y sabes te quiere mucho tu hijo

Federico

Mamá, envíame a vuelta de correo diez ejemplares de Impresiones y paisajes. Es urgente.

Матери (№3)

Студенческая Резиденция
ул. Пинар, 15

Мадрид, весна 1920 г.

Милая мама!
Я написал папе письмо, приводя убедительные доводы в пользу того, что он должен разрешить мне остаться здесь. Увидишь, прав ли я. Вернуться в Гранаду, чтобы просиживать дни в кафе "Аламеда" и выслушивать (потому что ты это узнаешь и представишь) множество глупостей, нестерпимо для меня, особенно в сравнении с той серьёзной, здоровой жизнью, что я веду здесь. Не обижайся, милая глупенькая мама, на то, что я говорил, будто писать письма — скучное занятие. Ты прекрасно знаешь, при каких обстоятельствах это было сказано, и ещё я сказал (читай внимательно), что письма к вам — исключение. В "Эславе" каждый вечер проходят праздники, очень приятные и высокого художественного уровня. Если бы я увидел в них что-то дурное, разве я послал бы вам программки? В этом окружении лениться невозможно: поскольку все вокруг работают, то и мне не остается ничего другого. По наклонной здесь катится только тот, кто сам по себе дурной человек, негодяй... Умоляю тебя, прочти моё письмо к папе и подумайте вместе над моими словами.
Спасибо за посылку, особенно за носки. "Король Рокэ" мне очень понравился, а кроме меня, кажется, никому.
Скажите Пакито, чтобы он писал мне, а Кончите и Исабелите — чтобы ответили. Больше я не стану повторять, что писать письма скучно, хотя ты, мама, столько раз восклицала: "Ой, я забыла написать!" и "У меня мигрень!", правда-правда!
Если бы ты знала, мама, как мне хочется поехать в Пекин. Говорю это в шутку, естественно, хотя буквально на днях познакомился с один китайцем, который уверяет меня, что Пекин прекрасен. То-си, то-си, то-си. Прощай, дорогая мама. Поцелуй братишку и сестёр, и всех родных, и знай, что тебя очень любит твой сын

Федерико.

Мама, вышли мне с обратной почтой десять экземпляров "Впечатлений и пейзажей". Это срочно.

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

Рескатор, с днем рождения!

@темы: поздравлялка, ПЧ

---

Перечитываю...

"Преемником Альвареса Аренаса стал генерал Льянос Медина, сторонник правых, "готовый поддержать во главе гранадского гарнизона любую попытку спасти Испанию" {Gollonet у Morales. Op cit. 47.}."

Llanos Medina?!?!

@темы: Федерико

---

Прямвсявсомнениях

Так ли сильно я хочу увидеть спектакль Театра имени Моссовета "Мой бедный Марат" с Домогаровым всего за неделю до концертов Брюно Пельтье? Афиши в Нижнем уже висят, а билеты на концерты уже куплены.
Ещё несколько дней на раздумья.

@темы: про меня

---

Маленькое счастье:)

Есть у меня среди прочего. Я его давно уже вычислила, назвала и надёжно упрятала.
Это счастье называется "любоваться человеком", причем совершенно конкретным человеком из моего близкого "реалового" окружения.
Когда я этого человека вижу, у меня резко подпрыгивает настроение, а уж если удаётся поговорить "в нерабочей обстановке" — впрочем, о вещах, к работе этого человека вполне имеющих отношение, — я после этого несколько дней хожу и счастливо жмурюсь, а в душе кто-то или что-то попеременно поёт и уютно так мурлычет от счастливой нежности. Иногда эта нежность становится щемящей, потому что не всё у моего счастья в жизни идеально, со здоровьем в том числе.(
У этого человека отточенная пластика движений и невероятно солнечная улыбка, железная воля и огромный талант, глубокий аналитический ум и чуткое сердце.
Если эту улыбку удается вызвать мне (а сделать это, к счастью, нетрудно), я радуюсь как школьница, получившая пятёрку. И вспоминаю об этом до следующей встречи — а встречаемся мы часто. Если же во встречах наступает перерыв, то скучаю, жду и всё-таки радуюсь, потому что пройдёт еще несколько дней и встреча всё равно будет.
Мне даже не слишком хочется к этому человеку прикасаться — смотреть и слушать гораздо интереснее и важнее.
Я счастлива тем, что в моей жизни сейчас есть это чувство. Думаю, это не любовь, это такая хорошая влюблённость. Пусть она будет.
И пусть будет счастлив человек, в которого я влюблена!

@темы: настроение, про меня

---

Кто хочет в подробностях поразглядывать кафе "Тортони"...

... пожалуйте сюда!
Мелкие фотографии увеличиваются по клику.
Для меня — отличное дополнение к моим собственным снимкам: таких местечек много не бывает!

@темы: Федерико, Аргентина

---

Поток сознания

По сути, я просто скомпилировала в этом посте один разговор в чате, особой литературной обработки делать не стала — не стоит оно того, просто захотелось выплеснуть, иначе боюсь сорваться. Эмоции, да, эмоции...(((

Начала читать книгу Мигеля Кабальеро. Хочется выть, кидаться на стены, а еще вернуться на 75 лет назад, утащить это чудо из его "родной" Гранады, а некоторым тамошним жителям надавать по морде. Да, я знаю, я эмоциональна, это была моя первая реакция на прочитанное. Кстати, это реакция скорее на пересказ (сделанный в предисловии) предыдущей монографии того же товарища, вышедшей в 2007 году — "La verdad del asesinato de García Lorca. Historia de una familia". В ней он анализирует возможные причины убийства и называет те, которые считает истинными. Похоже, Кабальеро и Гонгора добрались до таких документов, до которых не дотянулись руки мистера-сеньора Гибсона.
Самое печальное, что я этому товарищу Кабальеро, кажется, готова поверить.... посмотрим, что он пишет дальше. В общем, я пока одолела предисловие и первые две главы - в дороге, без словаря, подробности какие-то от меня ускользнули, конечно, но в целом, как я и сказала уже, выть очень хотелось. Настолько картина абсурдная складывается, абсурдная и логичная одновременно.
Если Гибсон в своем анализе всё-таки выделял политический аспект событий (этакая "высокая мотивация"), то Кабальеро пишет о сведении действительно внутрисемейных счетов. И, зная человеческую природу, трудно опровергнуть построения последнего. Только конкретных документальных источников я у Кабальеро пока мало вижу, Гибсон же то и дело ссылается на определенные номера периодики, издания книг... У Кабальеро это выглядит как просто чей-то рассказ "из головы", и хотя в конце он приводит список "документальных источников", но они абстрактные какие-то: архив такой-то, архив сякой-то... правда, он и в лоркинском фонде работал, и в муниципальном архиве Гранады и других городов, сведения дает подробные, но вот какой-то совсем уж конкретной конкретики не хватает... АПД: в третьей главе их стало попадаться больше.

В общем, всё оказывается банально: Рольданы и Альба "наехали" на семью Гарсиа, а в сложившейся обстановке Федерико оказался самым уязвимым звеном. В очередной раз подтверждается: останься он в Мадриде - остался бы жив.
Мне даже думать тошно о том, что где-то это было предрешено. Хотя даже с Zet с рафаэлевского форума мы говорили об этом, и она, как и Амор, подтверждает: его занесло куда-то не туда, недаром из всех аспектов Луны он выбрал — Смерть...
Мне почему-то тяжело далось осознание написанного Кабальеро. Он употребляет слова "жестоко" и "несправедливо", а во мне аукается: "бессмысленно" и "абсурдно". Один из величайших поэтов ХХ века пошел в расход из-за того, что за полвека до его рождения его предки не поделили несколько кусков земли...
И да, Кабальеро называет дату 17 августа, 13 часов — это время, прошедшее от момента ареста до момента расстрела.

Правда, я еще не поняла, дискутирует ли он с Гибсоном и что там со свидетельством Анхелины Кордобильи — первое, что пришло мне в голову навскидку, главный гибсоновский аргумент. Гибсон пишет, что как минимум один раз она к Федерико в Управление гражданского губернатора ходила. Он допускает, что к 80 годам она путалась в КОЛИЧЕСТВЕ своих визитов (она говорила, что дважды, но мог быть и один раз всего), но что они БЫЛИ — ну не придумала же она такое! Интересно, Кабальеро вообще про Анхелину упоминает? И если да, то как — в виде дискуссии с Гибсоном?
Ах, как не хватает знания языка!(((
И еще: Кабальеро не подтверждает, что решение о ликвидации именно Лорки решалась "на высшем уровне". Дескать, Вальдес знал о мировой славе арестованного, поэтому колебался, но в его отсутствие члены враждебных Родригесам кланов воспользовались ситуацией, увезли Федерико в Виснар и прикончили.

В остальных главах, до которых я ещё не добралась, в основном рассказывается обо всех участниках драмы, от "заказчиков" до исполнителей. Среди членов расстрельной команды был один из Рольданов.
Ну, и еще, конечно, ДБА не обойден молчанием, эта пьеса сыграла таки свою роковую роль.
Там у всех были реальные прототипы, но качества у людей были совсем другие. Не была Франсиска Альба деспотиней, не был Хосе Бенавидес юбочником, до служанок охочим, не был Хосе Рольдан (Пепе Романо) роковым мачо, по которому сохли все сестры Альба — женился честь по чести на старшей, а когда через 8 лет та умерла, взял женой другую сестру, чтобы, значит, не потерять наследство-приданое.
Как пишет тов. Кабальеро, в те времена и в тех условиях экономические доводы при заключении браков были наиболее весомыми, страстей таких не горело, деньги старались сохранить внутри клана, поэтому внутриклановые браки были правилом.
И ведь просили родичи Федерико поменять имена, но он уперся. И это ему тоже припомнили.

Если вспомнить ещё одну работу Кабальеро (похоже, мужик взял эстафету у Гибсона и разрабатывает тему Лорки вовсю, и мне это скорее нравится, чем нет) — "Лорка в Африке", то там он убеждает читателей в том, что Лорка в качестве одного из двух личных секретарей плавал с Фернандо де лос Риосом в марокканский протекторат Испании с инспекционной поездкой. Вторым секретарём был племянник дона Фернандо. Там "комиссия" входила в контакт и с еврейской общиной, и с мусульманской, и с тамошними членами масонского общества.
В доносе, по которому его арестовали, Федерико был назван "евреем, масоном и коммунистом" — те, кто доносил, говорит Кабальеро, хорошо знали, в чем его обвинить((( И то, что он был секретарем де лос Риоса, тоже в доносе упомянуто - кажется, об этом еще Осповат писал, а не он, так Гибсон точно.

Буду читать дальше. Особенно после того, как закончу уже свой марафон с фотографиями.)))

@темы: Федерико, настроение

---

40 любимых фотографий. Вечер двадцать пятый.

Федерико и Лола. Достойный дуэт — гениальный драматург и гениальная актриса. Правда, не всё в их отношениях было ровно и гладко...


Театр "Авенида" в Буэнос-Айресе, на сцене актёры и автор "Кровавой свадьбы"



А это ещё с одной актрисой, Эленой Кортесиной:


Однажды я прочитала небольшую книжку "Лорка в Буэнос-Айресе", купленную в одной из букинистических лавочек этого самого Буэнос-Айреса, и там был рассказ о том, как Федерико Лолу обидел.

большего размера, но немного обрезанная

А вот на эту фотографию у нас однажды приключился вечер дикого гона и беспросветной пурги.
Иногда для поднятия настроения нахожу эту запись и перечитываю комментарии. Одно жаль: ссылка на ту самую статью, где проводился анализ почерка и был сделан «блестящий» вывод о склонности Федерико к... хм... винопитию, давно уже нерабочая. Стыдно им стало, что ли?

В Собрании сочинений опубликовано только одно письмо Эдуардо Маркине, оно датировано 1926 годом, касается постановки "Марианы Пинеды" и молчания Маргариты Ксиргу и переведено блестящей Натальей Малиновской:

A Eduardo Marquina

[Granada, finales del verano de 1926]

Querido Marquina: Margarita Xirgu quedó en contestarme su impresión de la lectura de la latosísima Mariana Pineda. No lo ha hecho. Sé que su madre ha muerto, pero ya hace tiempo y además ella no por eso se va a retirar de las tablas. Yo no sé qué hacer y además estoy fastidiado, porque como mis padres no ven nada práctico en mis actuaciones literarias están disgustados conmigo y no hacen más que señalarme el ejemplo de mi hermano Paquito, estudiante en Oxford lleno de laureles. Aunque sea una lata para usted, le ruego no me olvide en esta situación indecisa. El verano se acaba y yo sigo colgado, sin el menor atisbo de iniciar mi labor de poeta dramático, en la cual tengo tanta fe y tanta alegría. No deje de contestarme lo que piensa y cuál es su opinión. ¿Debo escribir yo a Margarita? Si usted considera perdido el asunto, dígamelo también. Salude a todos los de su familia. Eduardo, usted sabrá disculpar estas molestias que le causo. ¡No me olvide! Ahí va un gran abrazo de

Federico

Acera del Casino, 31
Granada

Эдуардо Маркине

Конец лета 1926 г.

Дорогой Маркина!
Маргарита Ксиргу до сих пор не сообщила мне, какое впечатление произвело на нее чтение наизануднейшей “Марианны Пинеды”. Ни слова. Знаю, что у нее умерла мать, но с тех пор прошло довольно много времени, и, кажется, она не собирается по этой причине покидать сцену.
Что мне делать, не представляю (не говоря уже о том, что история эта мне порядком надоела), тем более что мои родители не видят никакого толку в моих литературных занятиях, сердятся и постоянно ставят мне в пример брата моего Пакито, примерного студента, увенчанного лаврами в Оксфорде.
Простите, что затрудняю Вас, но очень прошу Вас вызволить меня из этого неопределенного положения. Лето кончается, а я вишу между небом и землей и не вижу ни малейшей возможности заниматься драматургией, хотя верю в свое призвание, а труд этот мне в радость.
Пожалуйста, сообщите мне свое мнение. Может быть, нужно написать Маргарите? Если же Вы полагаете, что дело проиграно, скажите без утайки. Поклон Вашей семье. Прошу прощения за все эти хлопоты. Не забывайте меня, Эдуардо!
Обнимаю Вас —

Федерико

Гранада, ул. Касино, 31.

Писем Лоле Мембривес я не нашла ни одного, к сожалению.
Что же касается постановки "Кровавой свадьбы" в Аргентине, то об этом он пишет в целом ряде посланий родителям, но я остановилась вот на каком:

A su familia (130)

[Buenos Aires, finales de octubre de 1933]

Queridísimos padres y hermanos: Ya se celebró el estreno de Bodas, que constituyó por la prensa que os mando por barco un verdadero escandalazo. Yo no he visto en mi vida una cosa igual de entusiasmo y cariño. El gran Teatro Avenida es como diez veces el Teatro Español de Madrid, uno de esos inmensos teatros de América, y estaba totalmente ocupado por una muchedumbre que estaba de pie en los pasillos y colgada del techo. El teatro tiene cien palcos que ocupaba lo mejor de la sociedad de aquí y el resto, abarrotado.
Al empezar yo dirigí un saludo al público, dando gracias por el recibimiento que me habían hecho, y al aparecer yo en el escenario una voz dijo «¡de pie!», y todo el mundo se puso de pie y me dio una ovación de cinco minutos. Después ya fue el disloque. Lola Membrives daba miedo verla diciendo «Dos bandos», con una voz que quebraba las paredes de la sala y ponía carne de gallina a la gente.
Al final tuve que dirigir otra vez la palabra al público y Lola habló también, y ya se volvió loca diciendo «que yo era un primor y un capullo de España», y ya fue todo un escandalazo atroz. Yo me acordé de [Eduardo] Ugarte y de Ignacio [Sánchez Mejías], que decían que esto pasaría en Madrid, pero ha pasado en Buenos Aires.
¡Ya veréis qué prensa! En fin, el gran diario Crítica publicó un gran artículo que se titula «¡Viva García Lorca!».
Pues otro capítulo han sido las dos primeras conferencias que he dado en Amigos del Arte, que, según la señora [Bebé Sansinena de] Elizalde, directora de la sociedad [...], nunca ha habido tanto entusiasmo. No me gusta escribir estas cosas, pero son pálidas al lado de la realidad. Os las cuento para que os alegréis y porque sé que os gustan.
La conferencia del duende la quiere publicar Amado Alonso con un estudio.
La segunda conferencia fue la que di en la Residencia con la Argentinita, pero he cantado yo, con un éxito que para qué os voy a decir. La gente se pegaba por entrar en la puerta y ha sido tanto pedido de billetes que la próxima tendrá que ser en un teatro.
Iré a varios sitios de la República y al Uruguay. Iré a Rosario y allí buscaré a Máximo [Delgado García] y quizá pueda colocarlo en algo.
Se están empezando los ensayos de La zapatera y estudiando los escenarios para el Stadium de Montevideo. Me acuerdo mucho de vosotros y recibí una enorme alegría con la foto de mamá y de Isabelita. Tengo alegría de que Paquito se quede en Madrid. Yo os recomiendo que no os metáis en jaleos políticos ni se meta Paquito.
Tengo inquietud por lo que pueda suceder en España. Aquí estoy al corriente, pues la prensa tiene excelente información.
Estamos en plena primavera. Mañana tengo un banquete que me ofrece el PEN Club, y después voy a pasear en yacht por el hermoso río Tigre. Abrazos, besos, cosas a los amigos, a Laurita, y besos de vuestro

Federico

Родным (№130)

Буэнос-Айрес, конец октября 1922 г.)

Дорогие родные!
Мы отпраздновали премьеру "Свадьбы", по поводу чего пресса подняла настоящую шумиху (посылаю вам эти номера морем). В жизни своей я не видел подобного воодушевления и изъявлений любви. Театр "Авенида" раз в десять больше, чем мадридский "Эспаньоль", — один из тех огромных американских театров, что поражают воображение, —и он был забит людьми, стоявшими в проходах и висевшими под самой крышей. В зале сотня лож, часть которых занимали сливки общества, остальные тоже были заполнены до отказа.
Для начала я обратился с приветствием к публике, благодаря за оказанный приём, и стоило мне появиться на сцене, как кто-то воскликнул: "Встать!" Все, кто был в зале, вскочили с мест и стоя устроили мне пятиминутную овацию. Потом наступил апофеоз. Лола Мембривес нагнала страха на всех, прочитав "Два лагеря" голосом, от которого дрожали и едва не рушились стены театра, а у людей по коже бежали мурашки.
Под конец я снова обратился к публике, и Лола тоже говорила (совсем с ума сошла!), что во мне — "начало и конец Испании". Я тут же вспомнил Угарте и Игнасио (Санчеса Мехиаса), которые говорили, что это могло бы произойти и в Мадриде, но случилось всё-таки в Буэнос-Айресе.
Вы ещё почитаете газеты! Наконец, крупнейшее ежедневное издание "Критика" опубликовало большую статью под названием "Да здравствует Гарсиа Лорка!".
Другая публикация — две мои первые лекции, которые я прочитал в клубе "Друзья искусства", и если верить сеньоре [Бебе Сансинена де] Элисальде, директрисе общества (...), такой успех ей и не снился. Мне не слишком нравится описывать всё это, но все описания бледнеют по сравнению с действительностью. Пишу об этом вам, чтобы вас порадовать и потому что знаю, что вам это по нраву.
Вторая лекция — та, что мы показывали в Резиденции с Архентинитой, но на этот раз мне пришлось петь самому. Успех был огромным, из-за чего и упоминаю об этом. Люди дрались за право пройти в двери, а заказов на билеты сделали столько, что следующую лекцию решено было организовать в театральном зале.
Я планирую посетить несколько разных районов Республики (Аргентинской - Гэллинн) и Уругвая. Поеду в Росарио и там поищу Максимо [Дельгадо Гарсиа]. Может быть, получится пристроить его куда-нибудь.
Начались репетиции "Башмачницы" и прикидка возможных вариантов её постановки для Стадиум де Монтевидео. Я часто вас вспоминаю, огромную радость доставила мне фотография мамы с Исабелитой. Очень рад, что пакито остался в Мадриде. Я советовал бы вам и особенно Пакито не вмешиваться в политические игры.
Меня очень тревожит то, что может случиться в Испании. Я в курсе происходящего, поскольку здешние газеты прекрасно владеют информацией.
У нас тут разгар весны. Завтра предстоит банкет, на который меня пригласил ПЕН-клуб, а затем я отправлюсь в плаванье на яхте по красивейшей реке Тигре. Обнимаю, целую, передаю приветы друзьям и Лаурите, ваш

Федерико.

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

40 любимых фотографий. Вечер двадцать четвёртый.

Кажется, я практически выдохлась. Остаётся меньше недели, и кое-какие мысли ещё остались в голове, но явно недостаточно.
В связи с недельной невыспатостью, патологической ленью и тем, что в сети уже есть один совершенно замечательный рассказ, связанный с людьми на снимке, на сегодня от какого-либо "рукоделия" отстраняюсь.



Ну, и явно того же периода (и настроения) снимок:

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

40 любимых фотографий. Вечер двадцать третий.

Вот таким разным — веселым, серьезным, печальным — он был в Монтевидео в феврале 1934-го. С Энрике Аморимом (какая фамилия, а?) — и один, когда шел отдать дань памяти старому другу Рафаэлю Баррадасу, автору декораций к "Колдовству бабочки". Люблю весь уругвайский цикл, но эти три снимка — особенно.

ещё два

С переводом, разумеется, возникли трудности, потому что я не пишу стихов и не умею переводить стихи. А это, хотя и хулиганские, но всё же стихи. Посему даю подстрочник. Если у кого-то вдруг сложится — милости прошу, но критиком буду строгим. Потому что хотя и не умею сама, но плохое от хорошего отличаю.

A Enrique Amorim

[Montevideo, febrero de 1934]

¡ Oh canalla!
¡ Oh pérfido!
¿Te has escondido
y has hecho un nido
con tu deseo?

(Copia a la manera de la [Alfonsina] Storni)

El caso es que eres un canalla.
Te espero a las 10 y media en punto en la Legación.
Allí estaré, canalla.
Saludos a Esther [Haedo de Amorim]

Federico el bebo-ché

Энрике Амориму

Монтевидео, февраль 1934 г.

Ах, негодяй!
Ах, изменник!
Ты затаился
и свил гнездо
из желаний своих?

(Подражание Альфонсине (Сторни)).

Дело в том, что ты каналья.
Жду тебя ровно в половине одиннадцатого у представительства.
Я там буду, негодяй!
Привет Эстер (Аэдо де Аморим).

Федерико-пьяница.

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

40 любимых фотографий. Вечер двадцать второй.

Перевод сырой, делался снова наспех, но я постараюсь выдержать еще неделю...)))

«Замучен всенародной любовью» на Яндекс.Фотках

A su familia (128)

[Buenos Aires, 20 de octubre de 1933]

Queridísimos padres y hermanos: A los tres días de estar en Buenos Aires recibí vuestra carta, que me llenó de contento. Yo estoy abrumado por la cantidad de agasajos y atenciones que estoy recibiendo. Estoy un poco deslumhrado de tanto jaleo y tanta popularidad. Aquí, en esta enorme ciudad, tengo la fama de un torero. Hace noches asistí a un estreno en un teatro y el público, cuando me vio, me hizo una ovación y tuve que dar las gracias desde el palco. Pasé un mal rato, pues estas cosas son imprevistas en mi vida. Ya veréis los periódicos. Una cosa como cuando vino el príncipe de Gales. ¡Demasiado!
Desde Montevideo comenzó el cisco. Allí fueron los periodistas de Buenos Aires para hacer los reportajes, y no sé cuántas fotos tiraron. Cañedo, que está allí de embajador, y los Moras subieron al barco a saludarme, seguidos de una nube de señoritas con álbum y periodistas. Todo esto era producto del éxito sin límites que había tenido Bodas de sangre. Estas gentes americanas aman al poeta por encima de todo. No tenéis idea de cómo han oído hoy mi conferencia, ¡ha sido una cosa extraordinaria! ¡Y qué entusiasmo! No pasa día que no reciba declaraciones de señoritas (supongo que estarán chaladas) diciéndome cosas notables, ¡ya las leeréis!
En el barco, entre Montevideo y Buenos Aires, me mataron a interviús, y a la llegada de Buenos Aires había una nube de gente en el muelle, entre ellos el embajador, el ministro de Colombia, poetas y fotógrafos. Yo estaba asustado. Al bajar la escala todos me aplaudieron y de pronto yo siento una voz que dice: ¡Federico! ¡Federico! ¡ay! ¡ay!, y era la mujer de Coca y su niña, y Matilde, la del compadre Pastor, y un grupo de gentes de Fuente Vaqueros. Ya lo leerás en la prensa: Cuando los fotógrafos retrataban el grupo, ellos lloraban y decían: «De mi pueblo, ¡es de mi pueblo!, ¡de la Fuente!». Os aseguro que me saltaron las lágrimas. Se habían gastado cinco pesos en entrar al muelle y habían seguido y recortado todos los retratos y los artículos que se habían publicado antes de la llegada. Naturalmente esto es explicable en ellos, pues yo llegaba allí de personaje y ellos vieron cómo los abracé y con qué alegría los recibí. Desde luego a todo el mundo le pareció esto simpatiquísimo. ¿Qué te ha dicho tu mamá para mí?, me preguntó la mujer de Coca, y yo le dije que tú te acordabas mucho de ella. Luego han venido a verme al hotel (estoy en el Hotel Castelar, en la avenida de Mayo, uno de los grandes hoteles de Buenos Aires), a mí me conmueven mucho porque hablan de papá con un respeto y un cariño enorme; y lejos es cómo se da uno cuenta del amor tremendo que tienen por su casa. Se acuerdan mucho de Conchita, y han movido un griterío estilo de la Fuente con los retratos de la Tica que yo tengo puestos encima de mi cama.
El día 24 es el reestreno de Bodas de sangre, en el Teatro Avenida, y ya está el teatro vendido por tres días, y es inmenso. Ese día será una cosa grande el jaleo que moverán los españoles. Desde luego yo no he visto un recibimiento igual, y era preciso que los vierais para que os dierais cuenta. Lola Membrives, por todo lo que la gente dice, hace una gran creación del papel. El embajador, que ha visto la obra cinco o seis veces, me dice que se trata de algo grande. Lola debutará con ella en Madrid y está segura de llenar el teatro todas las noches que quiera.
Yo estoy buenísimo y deseo que vosotros lo estéis también. Me siento bien, y espero ganar un dinerito limpio para después tener en Madrid todo lo que yo quiera.
Que me escribáis y me contéis muchas cosas, y que me escriba Paquito. De España leo noticias desagradables. Estas elecciones van a ser terribles. ¡Veremos a ver qué pasa! Yo tengo verdadera ansiedad por todos esos movimientos políticos.
Saludos a toda la familia, besos a Conchita y Manolo y mis niños, y a vosotros besos de vuestro

Federico

Родным (№128)

Буэнос-Айрес, 20 октября 1933

Дорогие родные!
Я всего три дня как в Буэнос-Айресе, и уже получил ваше письмо, чему несказанно рад. Я буквально подавлен чрезмерной предупредительностью и заботой, что окружают меня здесь, оглушен праздничным шумом и собственной популярностью. Здесь, в этом огромном городе, моя слава подобна славе тореадора. Стоило публике в театре заметить моё присутствие, как она устраивала мне овацию, и я вынужден был раскланиваться прямо из своей ложи. Пришлось пережить даже несколько не слишком приятных минут, ведь всё это так неожиданно свалилось на меня. Вы ещё увидите прессу. Можно подумать, приехал принц Уэльский. Это как-то чересчур!
Уже в Монтевидео началась шумиха. Туда приехали журналисты из Буэнос-Айреса, чтобы сделать свои репортажи, и я даже не знаю, сколько снимков они напечатали. Канедо, который занимает там должность посла, и чета Мора поднялись на борт, чтобы приветствовать меня, окруженные кучкой девиц с альбомом и толпой журналистов. И всё это — результат оглушительного успеха "Кровавой свадьбы". Эти американцы любят поэта, несмотря ни на что. Вы не представляете, кáк они слушали сегодня мою лекцию, это что-то невероятное! С каким воодушевлением они ее приняли! Не проходит и дня, чтобы я не получил очередных интересных признаний от девушек (предполагаю, безумно влюбленных), я ещё дам их вам почитать!
На корабле, пока плыли от Монтевидео до Буэнос-Айреса, меня замучили интервью, а на пристани меня встречала толпа народу, среди которой я заметил посла, одного из колумбийских министров, нескольких поэтов и фотографов. Я был, признаться, напуган. Когда я спускался по трапу, все зааплодировали, а потом я услышал голос, восклицавший: "Федерико! Федерико! ах! ах!" - это были женщина из Коки и ее дочь, и Матильде, дочь кума Пастора, и еще несколько человек из Фуэнте Вакероса. Они прочитали о событии в газетах. Когда фотографы снимали их, они плакали и говорили: "Из моего селения, он из моего селения! Из Фуэнте!" Уверяю вас, у меня слёзы к глазам подступили. Они заплатили пять песо за проход к пристани, а до моего приезда следили за всеми статьями в прессе и аккуратно вырезали фотографии. Это вполне объяснимо, ведь для них я выдающаяся личность и в то же время земляк, они видят, как я рад им. Разумеется, для всего мира это станет примером величайшего радушия и симпатии. "Твоя мама что-нибудь передала для меня?" - спросила меня сеньора из Коки, и я заверил её, что ты частенько о ней вспоминаешь. Позднее они пришли навестить меня в отеле (я остановился в отеле "Кастелар", что на Авенида де Майо, один из крупнейших отелей Буэнос-Айреса) и очень тронули тем, с каким огромным уважением и любовью говорили о папе (...) Они прекрасно помнят Кончиту и подняли гвалт вполне в фуэнтевском духе, увидев фотографии Тики, которые висят у меня в изголовье.
24 октября возобновляется "Кровавая свадьба" в театре "Авенида", все билеты распроданы на три вечера вперед, и так без конца. Сегодня намечается большой праздник, который должен тронуть сердца испанцев. Я никогда не встречал подобного приёма, было бы чудесно, если бы вы увидели то, о чем я рассказываю. Лола Мембривес, судя по тому, что о ней говорят, великолепно сыграла свою роль. Посол, который смотрел спектакль пять или шесть раз, сказал мне, что это грандиозная актерская работа. Лола дебютирует в этой роли в Мадриде. Она уверена, что театр будет полон каждый вечер, сколько бы ни игралось спектаклей.
Я превосходно себя чувствую и вам желаю того же. Надеюсь заработать приличных деньжат, чтобы потом в Мадриде получить всего, что душа пожелает.
Поскольку и вы, и Пакито пишете мне практически обо всём, я в курсе дел. Испанские новости в газетах не очень-то радостны. Эти выборы обещают быть тяжелыми. Посмотрим, что будет. Все эти политические перемены сильно тревожат меня.
Привет всем родным, поцелуйте Кончиту, Маноло и моих племянников. Крепко целую вас,

Федерико.

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

40 любимых фотографий. Вечер двадцать первый.

Вообще сначала была мысль запостить другой снимок. В маленьком фотоальбомчике, купленном не то в Фонде, не то в гранадском музее, к той фотографии есть замечательная подпись, тоже отрывок из письма. Но сегодня я ездила на занятия, вернулась поздно,глянув на объем текста, поняла, что сегодня не осилю. Взяла следующее по хронологии послание родителям, сразу начала переводить... и поняла, что знаю снимок, о котором идёт речь. Так фотография поменялась, а вместе с текстом письма обрела для меня новую жизнь и смысл. Я даже чуть не расплакалась от облегчения - еще один кусочек пазла встал на место и заполнил пробел в моих знаниях.


«A Papá y a Mamá» на Яндекс.Фотках

A su familia (129)

[Buenos Aires, 20 de octubre de 1933]

[Foto del poeta, con la dedicatoria:]

A Papá y a Mamá.
Besos de su

Federico

[Al dorso:]

Al llegar a Buenos Aires esta gente gentilísima me ha hecho más de doscientos retratos. Retratos en la cama, en traje de baño, en la calle, asomado a una ventana, ¡el disloque! De todos ellos os mando éste en que me encuentro muy bien y es un retrato serio.
Ya recibiréis los centenares de artículos que han hecho de mi llegada. Hoy he dado mi conferencia sobre el duende, que ha sido un éxito extraordinario, ¡no tenéis idea!
Estoy agasajado y llevado y traído, de modo que no tengo tiempo de nada. Ahora vengo de un banquete que me han dado los autores teatrales argentinos, y aprovecho este rato de café tranquilo para mandaros este retrato.
Estoy muy contento y el embajador [Alfonso Danvila] está muy amigo mío, y constantemente estoy en la embajada con él. Él me guía y me dice lo que tengo que hacer y ya nos hablamos de tú, a pesar de su edad.
Quiera Dios que estéis todos buenos. Abrazos, besos, de vuestro

Federico

Родителям (№129)

Буэнос-Айрес, 20 октября 1933 г.

(Фотография поэта с посвящением)

Папе и маме.
Целую, ваш

Федерико.

По моём приезде в Буэнос-Айрес эти милейшие люди сделали уже больше двухсот моих портретов. Я запечатлен в кровати, в банном халате, на улице, выглядывающим в окно. Это уже переходит всякие границы! Из всех снимков я выбрал, чтобы послать вам, вот этот, потому что он серьезный и на нём я вышел лучше всего.
Вы ещё получите сотню-другую статей, наспех склёпанных в честь моего прибытия. Сегодня я читал свою лекцию о дуэнде, и вы не представляете, какую бурю аплодисментов она вызвала!
Я радушно принят в городе, меня везде водят и возят, так что времени ни на что не остаётся. Только что вернулся с очередного банкета, который в честь меня устроили аргентинские драматурги, и я использовал несколько спокойных минут за чашкой кофе, чтобы отправить вам эту фотографию.
Мне всё очень нравится, с послом (Альфонсо Данвила) я крепко сдружился и много времени провожу с ним в посольстве. Он показывает мне город, говорит, что я должен делать и, несмотря на его возраст, частенько говорим о тебе.
Дай Бог, чтоб все вы были здоровы. Обнимаю, целую, ваш

Федерико.

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

40 любимых фотографий. День двадцатый.

Как можно догадаться, сегодня я снова дежурю, посему пост оказывается утренним.
Сегодняшняя тема — театр "Ла Баррака", любимое детище Лорки. И фотографий, с ним связанных, есть довольно много, вот всего лишь пять из них (может, я еще про какие забыла?)

Классический, общеизвестный снимок:



Эта встречается реже, но мне нравится выражение лица:



"Ла Баррака" в каких-то гребенях (собственно, в основном по испанским гребеням театр и катался), два её руководителя (Лорка и Эдуардо Угарте) на минутку встали в центре сельской площади, чтобы попозировать фотографу, сейчас снова ринутся в гущу работы. Фотография получилась одновременно официальная и какая-то уютно-домашняя. Парадокс, но факт!



Этот снимок все уже видели, тот-самый-портфель маньяки обсудили, но повториться не боюсь. Уж очень замечательный снимок, весь залитый солнечным светом...)))



Ну, и бонусом - это. Качество не очень, лицо видно с трудом, но какое на этом лице выражение!)))) Режиссёр принимает заслуженные аплодисменты.



Вот такая выставка проходила в городе Кармона в апреле этого года:


Об истории театра один из его участников, Луис Саэнс де ла Кальсада, написал книгу, отрывки из которой переведены на русский язык и опубликованы в сборнике "Гарсиа Лорка в воспоминаниях современников".
А буквально вчера Маргарита Константинова дала ссылку на короткий документальный фильм 1977 года "Lorca y La Barraca":

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

40 любимых фотографий. Вечер девятнадцатый (минус два дня)

С племянницей Висентой (Тикой), 1931 г.
Как всегда, по клику можно обнаружить в большом размере.
Про Тику можно прочитать в целом ряде писем, например, в письмах Карлосу Морле Линчу, послу Чили в Испании и одному из самых близких друзей:

A Carlos Morla Lynch (6)

[Granada, finales de julio-principios de agosto de 1931]

Queridísimos míos: Os escribí y no me contestáis. ¿Qué pasa? Leo la revolución de Chile y me preocupo mucho por vosotros. ¿Qué gobierno hay? ¿Qué idea tenéis de vuestra nueva situación? Escribidme y contadme muchas cosas. Lo deseo.
Yo trabajo mucho. En los últimos días de septiembre haremos en vuestra casa (que es la mía, porque me lo habéis dicho siempre) una lectura de mi nueva pieza con invitados y fotos.
Recibí vuestras postales de Sigüenza con toda la patulea. Espero que Carlos [Morla Vicuña] habrá por fin saludado en mi nombre a la señora secretaria del inefable A... Ahora mismo mi casa está llena de canciones de cuna para dormir a la niña, y ya están dormidas mi mamá, mis hermanas, mi papá, los árboles y los perros, menos la niña, que no se duerme nunca.
Os quiero tanto, que deseo un retrato de Carlos para ponerlo junto al de Bebé a los lados de mi mesa, como en las iglesias el Sagrado Corazón de Jesús (izquierda) y el Sagrado Corazón de María (derecha).
¡Ay, qué calor hace! Pero qué buen calor de oro, lleno de pájaros y hojas de un verde duro. Escribidme contándome todo.
Mil besos y abrazos de vuestro

Federico

Saludos a todos los amigos.

Карлосу Морле Линчу

Гранада, август 1931

Дорогие мои!
Я написал вам, но не получил ответа. Что случилось? Из газет я узнал о перевороте в Чили* — тревожусь за вас.
Как вам новое правительство? Что думаете делать? Напишите мне обо всем. Мне надо знать.
Я много работаю. В конце сентября думаю прочесть у вас дома (то есть у себя, раз ваш дом — мой дом, как вы меня не раз уверяли) мою новую пьесу. Позовем гостей и фотографа.
Получил вашу открытку из Сигуэнсы и все прочее. Надеюсь, Карлос все-таки выразил мое почтение секретарше легендарного персонажа.
В доме который час звучит колыбельная и заснули уже все — мама, сестры, отец, цветы, щенята, а дитя ни в какую!
Я вас очень люблю! Пришлите мне фотографию Карлоса, я поставлю ее на стол. С одной стороны Бебе, с другой — Карлос, как в церкви: слева — Святое Сердце Иисусово, справа — Святое Сердце Богоматери.
Стоит такая жара! Но все равно хорошо — золотая накаленная жара, густая тень листьев и птицы.
Напишите мне обо всем.
Обнимаю и целую вас —

Федерико.

A Carlos Moría Lynch (13)

[Granada, septiembre de 1931]

Queridísimo Carlos: Día de júbilo en casa. La niña ha dicho por vez primera ma-ma-ma-ma. Y luego se ha entusiasmado y ha dicho ma-ta-pa-la ca-ti-pa. Alfabeto de un teléfono angélico, sin duda, donde la niña se despide para entrar por este arco terrible y teológico de la razón humana.
Ha sido un revolutorio precioso. Gritos, chillidos de las criadas andaluzas, subidas y bajadas por las escaleras y toda el agua sonando: el retrete, la ducha, el aljibe. Luego, mi padre ha dicho muy serio: «Es una niña genial», y mi mamá, más comprensiva: «No, pero es más simpática que los demás niños». Ha entrado el hortelano y su mujer y sus hijos y ha entrado un vendedor de helados y dos mendigos que duermen bajo los árboles, y hasta un pequeño burrito. Mi padre, muy solemne, se dirige a la niña y le dice: «Hijita, di mamá, anda»; y la niña agitando los bracitos, grita: «Ta-ca-che-li-pi-ta-má...», ¡y se echó a llorar! Un abrazo

Federico

Карлосу Морле Линчу

Гранада, 1931 г.

Милый Карлос!
Сегодня в доме у нас торжество. Малышка [племянница, дочь Кончи] в первый раз сказала: ма-ма-ма-ма. Затем воодушевилась и продолжила: ма-та-па-ла ка-ти-па. Алфавит ангельских телефонных бесед — итак, дитя попрощалось и двинулось дальше — к жутким богословским колоннам разума.
А в доме случился форменный переворот. Крики, вопли служанок, нескончаемая беготня по лестницам и грохот воды — отовсюду, где она только может литься: из ванной, из душа, с кухни, из сада. Затем отец с полной серьезностью объявил: «У нас гениальный ребенок». Мама (она не в таком ослеплении) уточнила: «Да нет, просто она симпатичнее других детей». Потом пришел садовник, привел с собой жену и детей, за ним зеленщик и двое нищих, что спали под деревом и проснулись, и в довершение всего — осленок. Отец принародно обратился к малышке: «Детка, скажи «мама»!» Дитя забило ручонками и возопило: та-ка-че-ли-ри-та-ма! И — зарыдало!
Обнимаю тебя —
Федерико.

переводы Н. Малиновской

Её до сих пор так и называют - Тика, хотя прошло 80 лет...

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий

---

Прошедшие два дня

Из сетевого общения практически выпала по уважительной причине: приезжала Амор.
Посему разбавлю лоркинскую тему немножком дыбра.
Итак, в четверг в городе была отключена вода. В большинстве районов. В том числе в больнице, причем без предупреждения. Сами понимаете, что в этой ситуации самое главное или напомнить? Туалеты. Мда... Больные разбежались, да и нас отпустили на час с лишним раньше.
Напротив моего дома развернулась ярмарка белорусских товаров, на которой я и купила совершенно прекрасный плащ на осень. Красного цвета, длиной выше колена, с возможностью как следует закрывать горло в ветреную погоду. Он мне понравился сразу, и я не стала больше искушать судьбу поисками чего-то другого.
Потом я по-быстрому прибралась в квартире и к девяти часам пошла встречать с поезда Амор.
Наивная, я полагала, что человек устал с дороги (из Питера она ехала с пересадкой, проведя полдня в Москве) и что мы, быстренько поужинав, завалимся спать. Ага, счаз. Протрепавшись под аргентинское каберне до половины четвертого, мы наконец расползлись по комнатам.
По некоторым обстоятельствам мне нужно было проснуться не позднее девяти утра, но я храбро прикинула, что пяти с половиной часов сна мне вполне хватит. Но мои планы были по*рены дядюшкой, позвонившим в восемь с вопросом "не у тебя ли папа". С трудом подавив желание дотянуться через телефонный провод до родственничка и слегка придушить его, я ответила, что папы у меня нет (и запоздало удивилась: неужели куда-то внезапно пропали все на свете мобильные телефоны?)
Поняв, что больше не засну, вымыла голову и села сушиться к компу, дорабатывать дурацкие посты по поводу очередной дурацкой даты. Немного жалею, что выложила их, и теперь уже подумываю: а не удалить ли?
Без четверти десять раздался уже ожидаемый звонок, я выскочила из дому (Амор спала, я понадеялась, что за время моего недолгого отсутствия она не проснется, поскольку собиралась отсыпаться часов девять), дело заняло минут пять, после чего я подумала: а не съездить ли мне с утра сделать блокаду кузену? Поехала, не позвонив предварительно, и зря: Алёшкис уехал в поликлинику, а затем в свою контору оформлять направление на госпитализацию. Прождав его с полчаса, вздохнула и отправилась обратно домой. Спать хотелось ужасно, я прикорнула на диване и задремала... Примерно через полчаса услышала, как проснулась Амор, и поскакала желать доброго дня и ставить чайник.
После нуоченьпозднего завтрака я предложила гостье отправиться на природу, в Желнино. Мне очень хотелось показать Амор наше озеро и торжественно закрыть сезон — прогнозы обещали окончательное похолодание на выходные. И мы поехали в сад.
Я проплыла свой обычный маршрут, поприветствовала уток и вернулась к берегу. Амор только окунулась, сославшись на неуверенность в своей способности плавать. Вода была изумительная. Втайне я понадеялась на то, что мне еще удастся до конца августа ещё раз "закрыть сезон" (а может, и не раз), но сейчас, когда за окном стучит холодный дождь, я уже в этом сомневаюсь...

«Озеро. Прусь» на Яндекс.Фотках
Из Желнино мы как раз вовремя пришли в город, чтобы сесть на маршрутку и поехать уже на занятия в "Бандаду".
На мастер по кастаньетам пришли 19 человек из разных групп. Из нашей первой было всего трое, включая меня. Три часа мы мучили свои пальцы кастаньетными шнурками, а мозги — новым рисунком севильяны. Бандадовцы были в восторге от преподавателя, а я была счастлива тем, что наконец познакомила двух прекрасных фламенок друг с другом. В одиннадцатом часу вечера Заломовы отвезли нас к Канавинской автостанции, мы впрыгнули в 401-ю маршрутку, и через 45 минут были дома. Посиделки были относительно недолгими: вставать надо было в 8 утра.
Утром дисциплинированно поехали в Нижний, на Барминскую. И еще три часа страдали кастаньетами. Примерно так:


После чего два преподавателя торжественно дали слово, что это не последняя "встреча на уровне". Возможно, будут совместные проекты, приезды "в гости" и "по делу", в Нижний и в Питер, а то и в Испанию вместе рвануть, чем черт не шутит?

«Две фламенки. Деловой разговор» на Яндекс.Фотках

«Две фламенки раз» на Яндекс.Фотках

«Две фламенки два» на Яндекс.Фотках
Потом я наконец повела Амор смотреть Нижний. Что можно успеть за 2,5 часа? Оказывается, довольно много. Мы прошли Покровку, по пути заглянули в "Художественные промыслы" (где питерская гостья купила себе матрешку, чтобы служила талисманом в делах финансовых, и магнитик на память), я сфотографировала подругу едва ли не со всеми покровскими скульптурами, например:


Наконец, мы дошагали до кремля, полюбовались Михайло-Архангельским собором, видами Оки, Волги и Стрелки


и наконец добрались до художественного музея, который, к моей гордости и радости, произвел-таки впечатление на жителя Северной столицы. За 45 минут мы умудрились обскакать все залы Губернаторского дома (музей работает только до шести вечера), в особняк Сироткина, увы, уже не успели (значит, есть повод еще приехать!), зато возле него стоял прицеп с каретой. Правда, пока Амор принимала красивую позу, машина с прицепом поехала, я еле успела поймать удаляющийся объект:


(больше фотоотчета - по клику в альбоме на Яндексе)
Из Нижнего мы поехали в гости к моим родителям. Родители очаровались, причем взаимно со стороны гостьи.
Уже поздно вечером были сборы в дорогу, посиделки напоследок за видео Марикильи и разговоры взахлеб (кажется, мы никогда не наговоримся), недолгий сон и — рано утром — проводы на поезд.
После чего я, предупредив маму, отключила все телефоны и упала отсыпаться. К немалому своему удивлению, проспала до четырех часов, пошуршала по хозяйству (стирка, посадка цветов, в том числе привезенной Амор хенералифффской йедры) и накатала этот дыбр.
А теперь возвращаюсь к "сорока фотографиям", простите, что пропустила два дня... Хотя 19-е не считается.(((

@темы: фото, люди, про меня, дыбр

---

En casa de Bernardo Giner me enteré de lo de Federico. Sonó el teléfono. Lo cogi yo. Y una voz femenina preguntó por la senora Elisa. Le dije que no se podía poner, que estaba en cama con una ciática aguda, y que, si quería, podía dejar un recado. La voz me dijo: «Solamente dígale usted que es verdad, que han matado en Granada a Federico García Lorca». Solté el teléfono (recuerdo que era de pared) me fui resbalando hasta caer al suelo. Aún veo moverse el fatídico péndulo. No veía otra cosa más que el ir y venir del teléfono negro zumbándome al oído.
No podía hablar. Tampoco podía llorar. Me preguntaban y no podía responder. ¿Para qué? Todo había terminado.
Creo que pensar en mis padres me empujo a continuar. A seguir viviendo en la pesadilla del teléfono negro balanceandose contra la pared. El crimen era verdad. Los crímenes eran verdad. ¡Malditos sean!

@темы: Федерико

---

Освальдо Голихов "Айнадамар"

Отрывки из спектакля в Гранаде, конец июня 2011 года:



Более ранняя постановка в Штатах:



СОДЕРЖАНИЕ
Питер Селларс

Проявляясь из темноты, оживает мифический мир Федерико Гарсиа Лорки. Стук копыт коня в открытом поле, бесконечное журчание Источника слез (Айнадамар) и зов трубы раненой свободы, вздохи и решительные шаги, долгим эхом звучащие меж холмов.

КАРТИНА ПЕРВАЯ: МАРИАНА

Театр “Солис”, Монтевидео, Уругвай, апрель 1969 года. Со сцены доносятся голоса девочек, поющих романс, которым начинается пьеса Лорки “Мариана Пинеда”. Актриса Маргарита Ксиргу переносится на 40 лет назад –– именно столько прошло со дня премьеры этой смелой пьесы блестящего молодого автора. В последние мгновения своей жизни Маргарита пытается передать своей любимой ученице Нурии пламя, страсть и надежду своего поколения, подарившие жизнь Испанской Республике. Она возвращается мыслями к своей первой встрече с Лоркой в одном из мадридских баров.
Лорка рассказывает ей, что свобода в его пьесе — не только политическая, и поет лирическую арию, открывающую мир его фантазий, мир, рожденный обликом статуи Марианы Пинеды, которую он ребенком видел в Гранаде. Мариана была казнена в 1831 году за то, что вышила знамя для либералов и отказалась открыть имена заговорщиков, среди которых был её возлюбленный. Но любимый оставил ее, и она написала письмо своим детям, в котором объяснила им, что должна достойно умереть. Маргарита размышляет о сходстве судеб Марианы и Федерико. Ее раздумья прерываются возгласом Руиса Алонсо, фалангиста, арестовавшего Лорку в августе 1936 года.

КАРТИНА ВТОРАЯ: ФЕДЕРИКО

Романс о Мариане Пинеде звучит опять, возвращая Маргариту в лето 1936 года, в то время, когда она в последний раз видела Федерико. Молодая Испанская Республика под угрозой: в армии крепнут позиции правых, начались массовые аресты и убийства. Театральная труппа Маргариты отплывает с гастролями на Кубу. Актриса умоляет Федерико приехать к ней. Он же вместо этого решает поехать домой, в Гранаду, чтобы работать над новыми пьесами и стихами.
Никто не знает деталей убийства Лорки. Маргарита представляет себе его последние часы; оппортунист Руис Алонсо арестовывает Федерико в Гранаде и привозит его на место казни, к одинокому источнику в предгорьях, Айнадамару (Источнику Слез), вместе с тореро и учителем. Троих из них заставляют исповедаться. Затем их убивают.
2137 человек было казнено в Гранаде с 26 июля 1936-го по 1 марта 1939-го года. Лорка стал одной из первых жертв.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ: МАРГАРИТА

В третий раз мы слышим романс о Мариане Пинеде. Снова вот-вот должна начаться пьеса, история, пересказанная поколением латиноамериканских студентов Маргариты. Маргарита знает, что умирает. Она не может выйти на сцену, но спектакль должен продолжаться. Когда её сердце слабеет, она говорит Нурии, что актер живет ради мгновения, что одинокий голос артиста может умолкнуть, но надежда в людях не умирает.
Фашисты правят Испанией уже 30 лет. Франко так никогда и не разрешил Маргарите Ксиргу, воплощению свободы испанского народа, ступить на родную землю. Федерико продолжал жить в своих пьесах, поставленных Маргаритой в Латинской Америке в те годы, когда в Испании они были запрещены.
Призрак Лорки входит в комнату. Он берет за руки Маргариту и Нурию, и вместе они вступают в ослепительный закат невероятных превращений. Маргарита умирает, подводя итог своей жизни финальными строками “Марианы Пинеды”: “Я –– Свобода”. Смелость ее взглядов, чистота помыслов и всеобъемлющая любовь к людям передаются Нурии, другими студентам и поколениям тех, кто придет следом за ними. Она поет “Я родник, источник, из которого ты пьешь”. И мы выпиваем полную чашу.

Полный текст либретто (параллельно испанский и русский) — по ссылке: http://ifolder.ru/25225849, перевод на русский — мой.

Слушаем...



Исполнители:
Маргарита Ксиргу — Dawn Upshaw
Федерико Гарсиа Лорка — Kelley O'Connor
Нурия — Jessica Rivera
Руис Алонсо — Jesús Montoya
Хосе Трипальди (охранник) —Eduardo Chama
Учитель — Sean Mayer
Тореро — Robb Asklof
Голоса источника — Anne-Carolyn Bird, Sindhu Chandrasekaran
Женский хор симфонического оркестра Атланты
хормейстер Norman Mackenzie
Atlanta Symphony Orchestra
Robert Spano

@темы: Федерико, музыка

---

19 августа.

Lo mataron en Granada una tarde de verano...

I
Lo mataron en Granada,
una tarde de verano
y todo el cielo gitano
recibió la puñalada...

Sangre en verso derramada,
poesía dulce y roja
que toda la vega moja
en amargo desconsuelo
sin paño de terciopelo
ni cáliz que la recoja.

¯
(Por cielos de ceniza
se va el poeta;
la frente se le riza
como veleta.
Toda Granada
es una plazoleta
deshabitada)
¯
II

Por el olivar venían,
bronce y sueño, los gitanos.
En la palma de sus manos
como un niño lo traían...

Las mujeres se rompían
los volantes de la enagua,
y el Darro bailaba el agua
en un triste soniquete
que sonaba a martinete
y a cante grande de fragua...

¯
(¡Encended los faroles;
romped el velo;
cantad por "caracoles",
que viene el duelo!
¡Como una espada,
llevadlo, así, entre "oles"
por su Granada)
¯

III

No te vayas buen amigo
quédate aquí con nosotros;
están soltando los potros
junto a lo verde del trigo...

Están soñando contigo
temblando de calentura,
gitanas de piel oscura
y brillante cabellera
y hay una boca que espera
morderte labio y cintura...

¯
(Desnúdate deprisa,
que vengo herido;
quédate con la risa
como vestido...
Quiero beberte
y que luego dormido
venga la muerte...)
¯
IV

Rosa de los Camborios
gime sentada a la puerta
medio viva y medio muerta
entre paños mortuorios.

A la luz de los velorios,
con pena de jazmín chico,
cual dos palomas sin pico
muestra sus pechos helados,
heridos y acuchillados
lo mismo que Federico.

¯
(¡Que doble, bronce y plata,
la Vela, Vela,
que se ha muerto la nata
de la canela!
Mi bien amado
de limón y ciruela
va amortajado...)
¯
V

Ignacio Sánchez Mejías
con toda su muerte al hombro
sale pálido de asombro
a las barandas sombrías...

Todas las ganaderías
mugen a la misma hora
y en el filo de la aurora,
junto a los bravos erales,
sobre el mar de los trigales,
la brisa también lo llora...

¯
(¡Ignacio, dame el vaso
con el ungüento;
no puedo dar un paso,
ya no me siento!
Quiero abrazarte,
pero me ciega un viento
de parte a parte...)
¯
VI

Dentro de su traje oscuro
te nombra Bernarda Alba...
la tarde pinta de malva
la rosa blanca del muro.

En la calle pisa duro
un caballo sin jinete;
dan en la torre las siete
y Angustias, con voz sombría,
solloza un Ave María
derrumbada en el poyete.

¯
(Por la tapia del huerto
te llamé en vano...
-¡Dime que no está muerto
Pepe, el Romano!-
Ciego de zambra,
con un Ángel gitano
va por la Alhambra...)
¯
VII

-¿De quién es ese lamento
que sobre la noche rueda?...
-De Marianita Pineda,
que está bordando en el viento...

Con hilos de sentimiento,
a la vez que borda y canta
y con mano fina planta
entre sangrientos jardines
una rosa de carmines
que enjoyará su garganta...

¯
(¿Qué bordas, Marianita,
sobre esa tela?
La flor para una cita
que me desvela...
¡En seda cuaja
lo que Granada grita
que es su mortaja...)
¯
VIII

¡Hijo con un cuchillito
que apenas cabe en la mano,
de tu romance gitano
cortaron la flor del grito!

¡Ay, qué dolor infinito
de pedernal y de rosa;
voy y vengo como loca
sin que consolarme pueda
porque ni un hijo me queda
para llevarme a la boca!

¯
(Aquel traje de pana
que se ponía...
Aquella faja grana
que se ceñía...
¡Tanto cuidarlo,
y una flor de canana
para matarlo!).
¯
IX

Desde su balcón volado,
pálida, triste y mocita,
te llama Doña Rosita,
con el aliento apagado...

Un heliotropo morado
le acuchilla las ojeras
y corta con sus tijeras
adormecidas de herrumbre
su corazón hecho lumbre
por cincuenta primaveras...

¯
(¿Quién cambió los papeles
en el piano?
¿Quién secó los claveles
de mi verano...?
¡Ay, qué tormento!
¿Dónde estás, primo hermano,
que no te siento?)
¯
X

Sobre el hoyo de la cama
donde su flor se le mustia
igual que un río de angustia
una mujer se derrama...

Llama en vano, llama y llama
al hijo que se le esconde...
-¿En qué jardines, en dónde,
hallar mi nardo de esperma...?

Grito preñado de Yerma
al que el hijo no responde...

¯
(¡A la nana, mi niño,
que es madrugada...!
¡A la nana, cariño,
flor de Granada!
¡Si yo pudiera
quedarme embarazada
yo te pariera!)
-

XI

Antonio Torres Heredia
Camborio de dura crin,
llora al filo de la media
noche por el Albaicín...

Suena la voz de un muecín
como una fuente delgada,
y desde Sierra Nevada,
una paloma doliente,
baja a besarle la frente
al poeta de Granada...

(¿A dónde vas, amigo,
con tu secreto?
Te llevarás contigo
voz y soneto...
¡Cómo gemía
dentro de tu esqueleto
la poesía!)

Rafael de León (1908-1982)

РЕКВИЕМ ФЕДЕРИКО ГАРСИА ЛОРКЕ

I
Его убили в Гранаде
летним вечером,
и все цыганское небо
пронзили кинжалы.
Кровь стихов расточительно-щедрых,
нежность поэзии алой,
что напитала всю долину
в горьком отчаянии.
Ни бархатной ткани,
ни чаши, что вобрали б её.
По пепельным небесам
уходит поэт,
и лик его царапает воду
как поплавок.
Вся Гранада -
лишь площадь
необитаемая...

II
Из-за олив выходят
бронза и сон, цыгане.
На ладони своих рук,
как ребенка, его несли.
Женщины разрывали
оборки нижних юбок,
а в Дарро вода танцевала
в грустном монотонном ритме,
что звучит в цыганской песне,
в мессе кузнечного горна.
Зажгите фонари,
разорвите монашеское покрывало!
Пойте песнь о караколес (завитках),
чтобы хлынула скорбь.
Как клинок
пронесите ее, среди криков "браво!",
по его Гранаде.

III
Не уходи, милый друг,
останься здесь, с нами.
Сорвались с привязи необъезженные кони (жеребята?)
близ свежескошенного пшеничного поля.
Они грезят вместе с тобой,
дрожа от лихорадки,
цыганки с темной кожей
и блестящей гривой волос.
И есть уста (дуло? намек на расстрел?), что надеются
укусить твои губы и пояс
Разденься же так быстро
чтобы ранить меня.
продолжай улыбаться,
cловно одетый
Хочу напиться тобой (впитать тебя)
чтобы потом, к спящему,
пришла смерть.

IV
Роса из рода Камборьо
стонет, сидя в дверях,
ни жива, ни мертва,
средь погребальных покровов,
в свете ночных бдений (возле умершего)
с горем маленького жасмина.
которому две бесклювые голубки
показывают свои застывшие груди,
израненные и изрезанные,
подобно Федерико.
Как заупокойно звонит, бронза и серебро,
колокол Велы!
При смерти сливки
из корицы.
Мой милый возлюбленный,
лимонный и сливовый,
одевается в саван.

V
Игнасио Санчес Мехиас,
с ношею смерти, устало
выходит, бледный от изумления
в тенистые галереи (загоны?).
Все стада
мычат от боли в этот самый час,
и на лезвии утренней зари
рядом с молодыми бычками
над морем пшеничных полей
легкий ветер тоже плачет о нем.
Игнасио, дай мне чашу
с бальзамом.
Я не могу сделать и шага.
Я уже себя не ощущаю.
Хочу обнять тебя,
но меня слепит ветер
со всех сторон...

VI
Под своими темными одеждами
тебя поминает Бернарда Альба.
Вечер красит в цвет мальвы
белую розу у стены.
По улице - резкий топот
коня без всадника.
На башне бьет семь,
и Ангустиас сумрачным голосом
тихо плачет "Аве Мария",
бросившись на скамью.
Под ограду фруктового сада
я тебя звал напрасно.
— Скажи мне что не умер
Пепе Римлянин!
Захваченный цыганским гамом,
вместе с цыганским ангелом
он идет по Альгамбре.

VII
Чей это плач,
что кружит в ночи?
Марьяниты Пинеды,
расшивающей ветер
нитями чувства.
Она вышивает и поет,
и тонкой рукой сажает
средь кровоточащих садов
карминную розу
что украсит его гортань.
- Что вышиваешь, Марьянита
на этом полотне?
- Цветок для свидания,
что меня лишает сна.
На плотном шелке,
о котором кричит Гранада,
что это ее саван.

VIII
Сын! а этот ножичек так мал,
что выпадает он из рук—
из твоего цыганского романса.
Срезали цветок крика!
О, что за бесконечная боль
кремня и розы;
Я иду и мщу, как безумная,
И нет мне ни в чем утешения,
потому что ни одного сына он мне не оставил,
чтобы отвести меня к устью.
Это платье из полубархата,
которое он носил.
Этот кушак цвета кармина,
которым он подпоясывался...
Так заботиться о нем,
и всего один цветок из патронташа,
чтобы убить его...

IX
Со своего летящего балкона
бледная, грустная и юная,
тебя зовет Донья Росита
слабеющим голосом.
Темно-лиловый гелиотроп
обвел ее глаза темными кругами
и режет ржавыми ножницами,
что усыпляют,
сердце ее стало огнем
на пятьдесят весен.
Кто поменял ноты
на фортепьяно?
Кто иссушил гвоздики
моего лета?
О, какая мука!
Где ты, двоюродный брат мой,
я не чувствую тебя...

X
Над могилой кровати,
где увяла ее девственность,
словно река печали,
разлилась женщина.
Зовет напрасно, зовет и зовет
сына, которого носит в себе.
В каких садах, где
найти мне нард спермы?
Крик беременной Йермы
которому сын не отвечает.
Баю-баю, сынок мой,
рассветает.
Баю-баю, мой милый,
цветок Гранады.
Если б я могла
забеременеть,
я бы тебя родила!

XI
Антонио Торрес Эредья
Камборьо сын горделивый,
плачет на лезвии полуночи
у Альбасина.
Звенит голос муэдзина,
словно узкий ручеёк,
и со Сьерра Невады
скорбящая голубка
спускается, чтобы поцеловать лоб
поэта Гранады.
Куда идешь, друг
со своей тайной?
Ты унесёшь с собой
голос и сонет...
Как стонет
внутри твоего остова
Поэзия...

подстрочный перевод Гатти.

@темы: Федерико

---

40 любимых фотографий. Вечер восемнадцатый.

Поскольку ко мне приехала долгожданная Амор, сегодня обойдемся без текста. А любимые фотографии на "музыкальную тему" прекрасно дополнят записи, которые я не раз уже выкладывала.
А что делать, если кроме этого у нас ничего больше нет?..

@темы: Федерико, 40 любимых фотографий