"Есть только четыре главных вопроса в жизни: что священно, из чего состоит дух, ради чего стоит жить и ради чего стоит умереть. Ответ на них один. Только любовь."
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Подруга кинула в ЖЖ ссылку на такой вот замечательный ролик:
наследница великого кантаора Энрике Моренте в усадьбе Уэрта де Сан Висенте.*а мне на этом рояле поиграть не дали, конечно...*
читать дальшеА вот "Четыре погонщика мулов" и замечательная сцена из фильма "Buñuel y la mesa del rey Salomon":
И еще один фрагмент из фильма - маленький Сальвадор Дали у моря:
Когда-то, года полтора назад, мы пытались обсуждать этот фильм в лоркинском сообществе... Фильм вообще сумасшедший - ну так Саура, не кто-нибудь...))) Почему не в сообщество? А почему-то вот надоело, братцы. А тут - самой себе на память... Там еще были клипы с какой-то передачей про этот самый Стол (не про фильм), но их я попозже выловлю - что-то сегодня сеть обрывается то и дело...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Потому что в этот день в 1812 году родилась одна из прекраснейших во всех смыслах российских женщин - Наталия Николаевна Пушкина-Ланская! Портрет работы А. Брюллова, 1830 год Портреты, нарисованные Пушкиным Портреты работы В. Гау, 1842 год (насчет датировки второго могу ошибаться, подзабыла) Портрет работы И. Макарова, 1849 год (мой любимый! ) отсюда
Уже в восьмилетнем возрасте все обращали внимание на редкое, классически-античное совершенство черт ее лица и шутливо пугали маменьку - саму замечательно красивую женщину, - что дочь со временем затмит ее красоту и от женихов отбоя не будет! Суровая и решительная маменька в ответ поджимала губы и, качая головой, говорила: "Слишком уж тиха, ни одной провинности! В тихом омуте черти водятся!" И глаза ее сумрачно поблескивали...
Таша родилась 27 августа 1812 года в поместье Кариан, Тамбовской губернии, где семья Гончаровых с детьми жила после вынужденного отъезда из Москвы из-за нашествия Наполеона. Мать, Наталия Ивановна Гончарова, считала, что младшенькую дочь неимоверно разбаловал свекор, Афанасий Николаевич, не дававший до шести лет увезти внучку из Полотняного завода (обширное родовое имение Гончаровых под Калугой) в Москву, на Большую Никитскую, где поселялась семья на зиму.
читать дальшеДевочка воспитывалась у деда, на вольном воздухе огромного парка с 13 прудами и лебедиными парами, плавающими в них. Дедушка души в ней не чаявший, выписывал для нее игрушки и одежду из Парижа: доставлялись в имение тщательно упакованные коробки с атласными лентами, в которых лежали, закрыв глаза, фарфоровые куклы, похожие на сказочных принцесс, книжки, мячики, другие затейливые игрушки, дорогие платьица, даже маленькие детские шляпки для крохи-модницы по имени Таша. Одну из кукол маменька в гневе разбила, уже позже, когда Наташа вернулась в родительский дом.
Никто не видел ее отчаяния, но матери, ее вспышек гнева и непредсказуемой ярости, тихая и задумчивая девочка с тех пор боялась несказанно! Её удивительные карие глаза с загадочной неопределенностью взгляда часто наполнялись слезами, но плакать она не смела - вслед за слезами последовало бы более строгое наказание! Оставалось одно - затаиться в уголке и переждать бурю. Так делала она и будучи уже совсем взрослой.
Жизнь рядом со строгой, всегда напряженной матерью, больным отцом, Николаем Афанасьевичем, не шла на пользу Наталии Николаевне она была до болезненности молчалива и застенчива.
Позже, когда она появилась в светских салонах Москвы и Петербурга, эту застенчивость и склонность к молчанию многие считали признаком небольшого ума.
Так что качества, поощряемые властной маменькой - покорность, полное повиновение и молчаливость, - сослужили Наталии Гончаровой плохую службу.
Иначе, вероятно, не могло быть в семье, где был тяжело болен отец - пристрастие к верховым прогулкам привело к трагическому падению с лошади: в результате ушиба головы Николай Афанасьевич Гончаров страдал помутнением рассудка, только в редкие моменты становился добрым, очаровательным, остроумным - таким, каким он был в молодости, до своей болезни. А все решения, требующие мужской силы, мужского ума и логики, принимала мать. Гончаровы владели обширнейшими имениями Ярополец, Кариан, Полотняный завод, фабрикой, конным заводом, славившимся на всю Калужскую и Московскую губернии! Управлять Гончаровским майоратом (имение, не подлежащее разделу и по наследству переходящее к старшему в роду, обычно сыну) женщине, когда-то блиставшей при дворе императрицы Елизаветы Алексеевны, привыкшей к восхищению, поклонению, шуму балов, было тяжело. Она не справлялась порою с огромным количеством дел, а признаться в этом ни себе, ни окружающим, считала непозволительным. До совершеннолетия сына Дмитрия всем распоряжалась она сама безраздельно и бесконтрольно!
Такая власть испортила окончательно характер и без того нелегкий. Но вполне возможно и то, что за резкостью и несдержанностью прятала Наталия Ивановна обыкновенную женскую растерянность и горечь от жизни, сложившейся не слишком-то легко. Несмотря на все недостатки свои, детей Наталия Ивановна любила, как и всякая мать. Сыновей Ивана и Сергея, когда повзрослели, определила в военную службу, а трем свои барышням дала прекрасное по тем временам для девиц образование: они знали французский, немецкий и английский, основы истории и географии, русскую грамоту, разбирались в литературе, благо библиотека, (собранная отцом и дедом) под надзором Натальи Ивановны сохранилась в большом порядке. Стихи знаменитого на всю Россию Пушкина знали наизусть, переписывали в альбомы. Могли они вести и домашнее хозяйство, вязать и шить, хорошо сидели в седле, управляли лошадьми, танцевали и играли. Не только на фортепьяно - могли разыграть и шахматную партию. Особенно в шахматной игре блистала младшая, Таша. Вот что вспоминает о юношеских годах Наталии Николаевны Гончаровой ее близкая знакомая и соседка по имению Надежда Еропкина: "Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна она была с сестрою моей, Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой отличалась редкою красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда была окружена роем поклонников и воздыхателей Место первой красавицы Москвы осталось за нею".
(Примечательный факт. Среди поклонников Натали немало было студентов Московского Университета - "архивных юношей" по выражению Пушкина. Вряд ли студенты-историки стали бы общаться с неумной барышней! - автор)
"Я всегда восхищалась ею, - продолжает далее Еропкина, - Воспитание в деревне, на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц... Но главную прелесть Натали составляло отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо.
Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо!.. Наталия Николаевна явилась в семье удивительным самородком!" - отмечает в заключении Надежда Михайловна в своих воспоминаниях. (Цитируется по книге Н. Раевского "Портреты заговорили" т. 1. Изд-во "Жазушы". А-Ата 1983г.)
Этот самородок мгновенно поразил сердце и воображение знаменитого поэта, когда он увидел ее на балах танцмейстера Иогеля, в доме на Тверском бульваре, зимой 1828-1829 гг. Ей тогда едва минуло 16 лет. В белом платье, с золотым обручем на голове, во всем блеске своей царственной, гармоничной, одухотворенной красоты, она была представлена Александру Сергеевичу, который "впервые в жизни был робок".
В письме к будущей теще, Н.И. Гончаровой, от 5 апреля 1830 г., поразительном по откровенности, глубине и силе чувства, поэт писал: "Когда я увидел ее в первый раз красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня - зачем? Клянусь вам не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни ее присутствия..." (Сохранена авторская орфография письма) Наталия Ивановна, со своей обычной придирчивостью и скупостью, дала согласие не сразу, Пушкин год проходил в женихах! Долго и нудно решались вопросы с приданным.
Может быть, от этого проигрывала в каком-то отношении его страстная, увлекающаяся натура: мучительны были для него ощущения тоски и неуверенности в себе и своем праве на счастье, способности дарить это счастье другому человеку, особенно любимой женщине, кто знает?.. В одном из писем к Наталии Николаевне - невесте есть строки: "Быть может, она права, (мать невесты - автор) а не прав был я, на мгновенье поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны, что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам или никогда не женюсь". (Из письма невесте в конце августа 1830 года)
Но как выиграла от столь мучительно-прекрасного, длительного романа русская литература, получившая в дар от поэтического гения целый цикл блистательных стихотворений ("Я Вас любил...", "Не пой, красавица, при мне...", "На холмах Грузии"), а в дальнейшем и шедевры эпистолярного жанра - письма поэта к невесте и жене! Благодаря своему такту, уму и благородству Наталия Николаевна сохранила тщательно все письма Пушкина к ней, и даже записки, свои же - по скромности - уничтожила.
Перечитывая даже строки, отрывки, неполные переводы с французского (современный перевод не может передать и сотой доли неповторимости и выразительности пушкинских писем к любимой!) не можешь отделаться от странного ощущения: невольной влюбленности в человека, который писал эти строчки сто с лишним лет назад. Словно слышишь голос, увлекающий и завораживающий так, что можно забыть течение времени, забыть все на свете...
И тогда понимаешь, почему Наталия Николаевна отдала руку и сердце человеку, намного старше ее, небогатому, имевшему в светском обществе славу блистательного поэта, но не очень благонадежного человека...
Ей ставят в вину ее возраст и говорят, что она хотела вырваться из-под гнета матери, обрести уверенность и свободу, которую дает положение замужней женщины, а любить поэта по-настоящему не могла никогда. Это полный вздор!
Прежде всего потому, что Наталия Николаевна осмелилась первой вступиться за честь своего будущего мужа, когда выяснилось окончательно что "госпожа Гончарова боится отдать свою дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у Государя". (Фраза А. Пушкина из его письма генералу А.Х. Бенкендорфу 16 апреля 1830 г.)
Наталия Николаевна написала письмо своему деду Афанасию Николаевичу Гончарову от 5 мая 1830 года: "Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нем внушают, и умоляю Вас по любви Вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета!"
"Она защитила его от низости клеветы, ему ли было потом не стоять за ее честь насмерть, чтобы ни случилось?!" (В. Кунин.) 6 мая 1830 года Александр Сергеевич был официально объявлен женихом Наталии Николаевны Гончаровой. Разосланы извещения о помолвке.
Потом препятствием к венчанию были холерные карантины... Пушкин оказался взаперти, в объятиях "болдинской осени". Дары ее были для него более чем щедры, но временами, не часто получая письма от своей "рафаэлевской мадонны", Александр Сергеевич впадал в отчаяние. Он написал невесте письмо, в котором горечь сквозит в каждом слове, несмотря на шутливость тона: "Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами - не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба?
Мой ангел, ваша любовь - единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка... Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье!" (А. Пушкин - Н. Гончаровой. 30 сентября 1830г.)
Родные Наталии Николаевны, видя постоянство и серьезность чувств, уступили окончательно: 18 февраля 1831 года (дата старого стиля) состоялась свадьба, в Храме Вознесения, на Большой Никитской, в Москве. На деньги Пушкина - 11 тысяч, сумма по тем временам немалая - шилось приданное невесты. И никогда позднее ни словом, ни намеком он не даст понять ни ей, жене своей, ни кому-либо еще из близких, что женился на бесприданнице! Об этом позже, без зазрения совести, напоминали другие - историки и исследователи, выдергивая цитаты из чужих писем, воспоминаний, а то и сплетен.
"Милое творенье (выражение Василия Жуковского, очарованного женой друга) - Натали" любила своего Александра и хорошо понимала, что такое - выйти замуж за Поэта. Она, кстати, редко называла его по имени - только при очень близких друзьях. Все вполне понятно при такой разнице в возрасте и том уважении, которое она испытывала к нему, тем более, воспитанная матерью в традиции почитания старших!
Александра Арапова, дочь Наталии Николаевны от второго брака, вспоминала о том, как мать рассказывала ей о первых месяцах жизни в роли замужней дамы: "Часто по утрам она сидела в гостиной с вязаньем и вышиванием совершенно одна, ей не с кем было и словом перемолвиться, потому что муж ее имел обыкновенную привычку запираться после завтрака в кабинете и писать часов до двух пополудни, а она не смела и не хотела мешать ему, запрещая и прислуге шуметь и беспокоить барина понапрасну. Весь дом ходил на цыпочках!" - с юмором заканчивает Александра Петровна. (Арапова. А.П. Воспоминания. Цитируется по книге В. Вересаева "Пушкин в жизни. т.2.)
В семнадцать неполных лет она стала хозяйкой большого и светлого дома, почти всегда наполненного смехом и говором гостей, которых надо было встречать неизменной улыбкой, накрытым столом, горячим чаем и приветливым словом, независимо оттого, каково настроение и самочувствие... Лето 1831 года Пушкины проводили в Царском селе. На одной из прогулок "поэтическая чета" повстречалась с четой императорской. Вот что об этом писала Ольга Сергеевна Павлищева, сестра поэта: "Императрица (Александра Федоровна, жена императора Николая Первого) в восхищении от Натали и хочет, чтоб она непременно появлялась при дворе. Моя невестка не в восторге от этого, так как умна, но она настолько любезна и прекрасна, что поладит и с двором и с Императрицей". (Дословная цитата из письма О. С. Павлищевой - мужу. 13-15 августа 1831 г.)
Конечно, она поладила, конечно, блистала на балах, но Пушкину это не совсем нравилось... И связано это было не только с пресловутым камер-юнкерским званием и мундиром - об этом много написано и в этом есть доля правды, и немалая! - но и, вероятно, с тем, что государственная служба тяготила Пушкина, вольного поэта, любимца Муз. Ведь Император назначил после этой нечаянной летней встречи Пушкину официальное жалованье, и он получил от Властителя задание писать историю Петра Великого и Пугачевского бунта. Находясь на службе в архивах, в дальних поездках по Уралу и Оренбуржью, он уже не мог позволить себе, как прежде, засесть, запершись, в Болдино или Михайловском и писать, писать, писать...
Впрочем, никогда он не упрекал жену свою в "зависимости жизни семейственной", справедливо судя, что она, эта жизнь, "делает человека более нравственным". Пушкин был счастлив в семейной жизни, и счастье это было ярким и насыщенным! Кто не верит, может прочесть его письма к жене, они опубликованы и изданы полностью, с подробными комментариями и точными проверками каждой даты и каждого факта.
Мы только бросим осторожный взгляд на эти письма, как и подобает воспитанным людям...
Декабрь 1831г. "Тебя, мой ангел, так люблю, что выразить не могу..." - Это он-то, умеющий выражать словами и рифмами малейшие оттенки человеческих чувств!! - В этом же письме ненавязчивые и ласковые советы и шутливое ворчание: "Стихов твоих не читаю. Чорт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе, о своем здоровии. (Наталия Николаевна ждет первого ребенка - дочь Марию. Она родилась 18 мая 1832.г.) На хоры не езди, это не место для тебя". Исследователи-пушкинисты долго гадали, о каких стихах идет речь, но так и не поняли. Вероятно, Наталья Николаевна послала мужу какое-то стихотворение, посвященное ей... А может быть, она сама пыталась писать стихи? Это вполне возможно, просто доказательств не сохранилось.
"Не можешь вообразить, какая тоска без тебя, - пишет Пушкин 22 сентября 1832 года и беспокойно спрашивает о маленькой дочери: "А Маша-то? Что ее золотуха и что Спасский? Ах женка-душа, что с тобою будет? Прощай, пиши".
Наталия Николаевна, "женка-душа", отвечала исправно и подробно - в ответ на это письмо Александр Сергеевич получил целых три, о чем с восторгом писал ей. Кстати, по поздним воспоминаниям Веры Александровны Нащокиной, "получая письма от жены (1835 год) он весь сиял и часто покрывал исписанные бисерным почерком листочки поцелуями. "Он любил жену свою безумно, всегда восторгался ее природным здравым смыслом и душевною добротою". Находясь часто в разлуке с мужем, Наталья Николаевна скучала и тосковала, как и всякая любящая жена и иногда ворчала на него, что он не бережет себя, не следит за собою, не пишет сразу по приезде... Пушкин шутливо отвергал обвинения: "Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь? В Москве письма принимаются до 12 часов - я въехал в Тверскую заставу ровно в 11, следственно, и отложил писать к тебе до другого дня. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата?" - торжествует поэт. Так и слышится в этом торжестве истинно мужская улыбка!
Наполнены пушкинские письма и вопросами о детях (за шесть лет замужества Наталия Николаевна родила 4-х детей), вероятно, заботливая мать писала ему о них много и подробно. Вот один из ответов: "Что касается до тебя, то слава о твоей красоте дошла и до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, но и фигурою. Чего тебе больше? Прости, целую вас и благословляю. Тетке (Екатерине Ивановне Загряжской - автор) целую ручку. Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки? Саше подсвистываю. Прощай". (Пушкин - Н.Н. Пушкиной 11 октября 1833 г. Михайловское). Были в этих письмах и нежные упреки в кокетстве "с целым дипломатическим корпусом" - мадонне поэта всего-то двадцать с небольшим, она веселится от души, искренно рассказывает мужу о своих шумных светских успехах. "Будь молода, потому что ты молода и царствуй, потому что прекрасна! - отвечает он. За кокетство и вальсы с императором, обещает "отодрать за уши весьма нежно". И благодарит за чистую вечернюю молитву за него и детей: "Хорошо, что ты молишься на коленях посреди комнаты... Авось за твою чистую молитву простит мне Бог мои прегрешения!" (Из писем 1834 г. Цитаты - дословны.)
Но Наталия Николаевна писала ему не только о детях и балах. Она интересовалась его делами, сочинениями, творческими планами и задумками. Он не обсуждал с нею в подробностях планы романов и поэм - хватало разговоров дома, бесед с Вяземским, Плетневым, Жуковским... Но только ей одной он пишет о сокровенном: "Я работаю до низложения риз, держу корректуру двух томов - ("Истории Пугачева") вдруг, пишу примечания" (26 июля 1834г.) Самым важным доказательством внимания Наталии Николаевны к делам мужа считаются письма поэта к ней из Москвы 1835-36 гг.
Здесь и издание "Современника" - Наталья Николаевна выполняла редакционные поручения мужа и давала разъяснения цензурному комитету, - с ней же поэт делился мечтами о работе в архиве, - и рассказы о репетициях в Москве гоголевской комедии "Ревизор". Наталия Николаевна помогала мужу приобрести необходимое количество бумаги для печатания журнала. В ее письмах к брату Дм.Н. Гончарову по поводу "бумажной сделки" Пушкина есть строки: "Прошу тебя, любезный и дорогой брат, не отказать нам если наша просьба, с которой мы к тебе обращаемся, не представит для тебя никаких затруднений, и ни в коей мере не обременит". (18 августа 1835) Читатель, конечно, обратил внимание на слова: "мы" и "наша"...
Любимой сестре в просьбе отказано не было, и уже в следующих письмах она указывает брату конкретные сроки поставки бумаги и пишет о сердечной благодарности ему Александра Сергеевича.
Часты в письмах к старшему брату и просьбы о деньгах: подрастали дети, нужно было содержать большой дом для большой семьи - с осени 1834 г. с Пушкиными вместе жили сестры Наталии Николаевны, Александра и Екатерина (см. очерки Е.Н. Гончарова, баронесса Геккерн Д'Антес и А.Н. Гончарова, баронесса Фогель фон Фризенгоф). Как могла, Наталия Николаевна пыталась уберечь мужа от тягот и "мелочей жизни". "Я откровенно признаюсь,- пишет она брату, - что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы сочинять, голова его должна быть свободна. Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение". (Н.Н. Пушкина - Дм. Н. Гончарову Июль 1836.)
Не знаю, как для кого, а для меня, в этих строчках - отражение того, что Александр Сергеевич любил в своей Мадонне больше всего и о чем он написал 21 августа 1831 года: "Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с лицом твоим ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица!"
Почему не могли разглядеть в ней эту прекрасную душу раньше - современники - и позже - потомки - ведомо лишь Небесам! Даже Вяземский, всегда чуть влюбленный в жену своего знаменитого друга, писал уже после гибели поэта в одном из частных писем: "Пушкин был прежде всего жертвою (будь сказано между нами) бестактности своей жены и ее неумения вести себя". Ответом князю Вяземскому служат слова поэта: "Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет, - и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело". (письмо к жене 1833 г.)
Писалось много исследователями и о том, что в последние месяцы перед дуэлью семейное согласие в доме Пушкиных было нарушено частыми ссорами. Это неверно. Один из посетителей дома Пушкиных долго вспоминал картину, которую он увидел "через отворенную дверь кабинета поэта, прежде чем его провели туда: Пушкин сидел на диване, а у его ног, склонив голову ему на колени, сидела Наталия Николаевна. Ее чудесные пепельные кудри осторожно гладила рука поэта. Глядя на жену, он задумчиво и ласково улыбался..." (Вересаев В. "Пушкин в жизни" Т.2)
Это удивительно, но несмотря на всю напряженность и душевную тяжесть преддуэльных месяцев, поэт так тщательно оберегал покой своей Мадонны, что она не смогла догадаться о надвигавшейся опасности, о том, что дуэльных вызовов было два, а не один! Первый окончился женитьбой Д'Антеса, второй - смертельной раной Пушкина. В это трудно поверить, но Наталья Николаевна и вправду ничего не знала!
Д'Антес и злил и смешил ее своими ухаживаниями, букетами, записками, она отмахивалась от его назойливых комплиментов, от слез сестры Екатерины, которая бросала ей упреки ревности. Она пыталась предостеречь обычно гордую Коко (домашнее имя Екатерины Николаевны) от опрометчивого шага, но не смогла, не осмелилась настоять на своем. По воспоминаниям Констанции - гувернантки детей Наталии Николаевны - она (Н.Н. Пушкина) "была поражена тем, что и после женитьбы барон Д'Антес не оставил своих ухаживаний за нею и только, чтобы положить всему этому конец, приняла решение о единственном с ним свидании на квартире своей подруги Идалии Полетики, жены полкового командира барона Д'Антеса". (Арапова А.П. Воспоминания.) Идалия присутствовала при этом. Свидание для "влюбленного" барона - покорителя сердец - кончилось ничем: Наталья Николаевна гневно оборвала его пылкие признания и покинула квартиру подруги. Она надеялась, что никто не узнает об этом ее ложном шаге, за который она заплатила "счастьем и покоем всей своей жизни" (ее собственные слова), но то ли подруга не сохранила тайны, то ли сам Д'Антес решил превратить поражение в победу... Пушкин узнал обо всем.
Отголоски его откровенного разговора с женой есть в преддуэльном письме к барону Геккерну: "Моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может и вызвала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном... Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее - чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец!" (Пушкин - Геккерну. 26 янв. 1837 года.) Через несколько дней после отправки письма состоялась дуэль.
Первыми словами раненого Пушкина, когда его внесли в дом, были слова, обращенные к жене: "Будь спокойна, ты не в чем не виновата!" Потом для нее перемешались дни и ночи, она приходила в себя после обмороков и рыданий, шла в кабинет мужа, падала на колени перед его постелью и снова беззвучно плакала.
Приезжали доктора, она пыталась утешить себя хотя бы малой надеждой. Но ее не было... Она понимала, что не было, хотя доктора молчали. Графиня Дарья Федоровна Фикельмон писала тогда: "Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло горестное и глубокое отчаянье..." (Гр. Фикельмон. Дневник. Цитируется по кн. А. Кузнецовой "Моя Мадонна" М. 1983) При Наталье Николаевне безотлучно находились: княгиня Вера Федоровна Вяземская, графиня Юлия Павловна Строганова, подруга, княгиня Екатерина Николаевна Карамзина-Мещерская, сестра Александрина и тетушка, Екатерина Ивановна Загряжская.
Доктора Владимир Иванович Даль, Иван Тимофеевич Спасский, придворный врач доктор Арендт, прибывший по личному распоряжению Императора, ухаживали и за раненным Пушкиным и за нею.
Вот что писал позже князь Вяземский: "Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и прекрасное утешительное слово об этом печальном приключении: "Для Пушкина жаль, что он не убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его - это счастье, что он остался жив.
Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую Пушкин к ней сохранил". Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении, удивительно выразительны.
Надобно знать Арендта, его рассеянность и его привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления. Стало быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что пробудило и его внимание и им овладело". (Из письма Вяземского - Д. Давыдову) Владимир Иванович Даль говорил: "В последние часы жизни Пушкин совершил невозможное: он примирил меня со смертью".
Но можно ли было примириться с Его смертью Ей, той, которую он любил больше жизни, в настоящем значении этих слов?! Вскоре после трагедии она написала письмо из Полотняного Завода Софье Николаевне Карамзиной: "Я выписала сюда все его сочинения и пыталась их читать, но это все равно, что слышать его голос, а это так тяжело!"
Она с детьми и сестрой прожила в Полотняном заводе, на попечении брата и матери до 1839 года, побывала в Михайловском, поставила первый памятник на могиле Пушкина, позаботилась о том, чтобы прах его был перезахоронен должным образом - в феврале 1837 стояли сильные морозы и для гроба Пушкина сделали временное пристанище.
Еще в 1838 году она обратилась в Опекунский Совет с просьбой выкупить село Михайловское и отдать в наследование детям Пушкина. Опекунский Совет просьбу удовлетворил. В письме графу Виельгорскому, возглавлявшему Совет, есть строки "Всего более желала бы я поселиться в той деревне, в которой жил несколько лет покойный муж мой, которую любил он особенно, близ которой погребен и прах его. Меня спрашивают о доходах с этого имения, о цене его. Цены ему нет для меня и для детей моих!" (Н.Н. Пушкина - гр. М.Ю. Виельгорскому 22 мая 1838 года.)
В 1839 году Наталия Николаевна с детьми и сестрой вернулась в Петербург, но знали об этом только близкие друзья семьи и тетушка Екатерина Ивановна, которая сняла племяннице и ее детям квартиру в Аптекарском переулке. Петр Александрович Плетнев в письме историку и мемуаристу Я. Гроту отмечал: "Скажите баронессе Корф, что Пушкина очень интересна. В ее образе мыслей и особенно в ее жизни есть что-то возвышенное. Она не интересничает, но покоряется судьбе. Она ведет себя прекрасно, нисколько не стараясь этого выказывать". (П. Плетнев - Я. Гроту 22 августа 1840 года) Собирались небольшим тесным кружком, читали, музицировали, рисовали, вели задушевные разговоры. Приезжали Вяземские, Плетневы, Карамзины, заглядывал на огонек В.И. Даль, когда бывал в Петербурге. В 1843 году впервые после нескольких лет затворничества Наталия Николаевна посетила театр и концертный зал. Случайная встреча с Императором изменила ее судьбу. Она вновь должна была бывать при дворе и появляться в обществе Государыни, которая сочувственно относилась к ней. Наряду со знаками почтительного внимания, которое ей оказывали, как вдове Первого Поэта России, было все: и осуждение, и вновь поднявшаяся волна злых сплетен, и кривотолки, и даже ненависть. Она по-прежнему была ослепляющею, поразительно красива. Появились претенденты на ее руку и сердце.
Были даже титулованные особы. Но по ее словам, "всем нужна была она сама, а не ее дети!" А она жила детьми. И воспоминаниями. Тень Пушкина повсюду была с нею. Защищала и охраняла. Все камни презрения и клеветы падали не долетев до нее. В 1843 году Наталия Николаевна познакомилась с однополчанином брата Сергея Николаевича Гончарова, Петром Петровичем Ланским. Тот, в 45 лет считал себя убежденным холостяком и вначале бывал у Наталии Николаевны просто, как у приятной знакомой, с удовольствием общался с детьми, привязываясь к теплому семейному дому все больше и больше.
Получив в командование элитный, лейб-гвардии конный полк, стоявший под Петербургом, и большую квартиру, Петр Петрович Ланской сделал предложение вдове Поэта. Свадьба состоялась 16 июля 1844 года в Стрельне, где был раскомандирован полк. Император, у которого Ланской, как и полагается, просил разрешения на брак, поздравил жениха с отличным выбором и пожелал быть на свадьбе посаженым отцом. Наталия Николаевна, узнав об этой просьбе, сказала твердо: "Наша свадьба должна быть очень скромной. На ней могут присутствовать только родные и самые близкие друзья. Передайте Императору - пусть он простит меня, иначе не простит меня Бог!" (А.П. Арапова. Воспоминания) Даже со свадебными визитами к друзьям Пушкина - Вяземскому, Плетневу, Виельгорскому она поехала одна, без Петра Петровича. Те должным образом оценили ее высокий такт и деликатность, искренне, от души желая счастья. Сердечные и теплые отношения их с Наталией Николаевной продолжались и дальше.
Кроме Александры, в браке с Ланским у Наталии Николаевны были еще дочери - Елизавета и Софья. В дружной и большой семье воспитывался племянник Ланского Павел, и сын сестры Александра Сергеевича - Левушка, "горячая голова, добрейшее сердце - вылитый Пушкин!" - как говорила Наталия Николаевна. Проводил каникулы и выходные в этом шумном и веселом домашнем пансионе и сын Нащокиных, которого Наталия Николаевна жалела особенно, так как семья его была далеко в Москве. Она писала Ланскому: "Положительно, мое призвание быть директрисой детского приюта: бог посылает мне детей со всех сторон, и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет". (Из письма Ланскому. Июнь 1848 года) Она по-прежнему посещала придворные балы и вечера, сопровождала мужа в инспекторских поездках по Вятке и Москве (1854 год). Но всему предпочитала тесный домашний круг, общество родных и детей.
Несмотря на то, что была Наталия Николаевна окружена заботами и привязанностью всей семьи, дети и муж часто замечали, что взгляд ее наполнен какой-то внутренней, сосредоточенной грустью. "Иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое раньше часто принимали за холодность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца" - это откровенное признание сохранилось в одном из писем Наталии Николаевны к Ланскому (в1849 г.)
Что можно добавить к этому? Может быть, лучше промолчать? Первый из этих избранных носил светлое имя - Пушкин и имя это лучезарно отбрасывало тень свою на Нее до самой Ее кончины. Умирая, в лихорадочном забытьи, она шептала побелевшими губами: "Пушкин, Ты будешь жить!" - хотя Пушкина не было рядом уже тридцать три года. Рядом была только его бессмертная тень, тоскующая по душе той, что он любил больше Жизни. Душа эта пришла к нему 26 ноября 1863 года, хмурым осенним утром, провожаемая слезами холодного дождя, переходящего в мелкий снег...
P.S. Прах Наталии Николаевны был погребен на кладбище Александро-Невской Лавры. Выбита на памятнике одна фамилия : "Ланская". Не пора ли добавить вторую? Вернее первую, давшую ей вечную жизнь в истории России?
Картинкофлуд Я лазила в поисках картинок с кошками. И наткнулась на очень симпатичную серию. Называется... Как же она называется? Уже забыла... В общем, смысл такой, что "кошки Петербурга". Автор - Татьяна Родионова.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Приезжала Бланфия. Ездили на дачу, куда через пятнадцать минут после нас притопал и еще один товарищ. Пошли на озеро и вдвоем с товарищем ich76 проплыли его вдоль и немного поперек. Прогнозы на следующую неделю прохладные. Так что купальный сезон скорее всего закрыт. До следующего лета... Потому что даже если я преодолею свою лень и запишусь в бассейн - он ведь не озеро...(((
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Раз уж настроение (см. утреннюю запись), надо вам цветочков подарить. Очень прошу прощения за качество - телефон, понимаете... Картинка первая и вторая - кактус на окошке у мамы две недели назад: Картинки 3,4,5 - вот такое чудо цветет на подоконнике рядом с моей ординаторской: Кто знает, как этому чуду фамилие - поделитесь, плз! Понимаю, что какая-то разновидность гиппеаструма, но какая?
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Странно, но у меня сейчас такое настроение... Что если бы его, как яблочный джем, намазать на хлеб и раздать всем по бутерброду, то слово "депрессия" люди забыли бы навсегда. Чего и вам жела. Убежала на работу.
Всем нам, кошачьим...и не кошачьим тоже можно позитивиться) Ибо пусть мир прогибается под)
***
Император сказал: У Нас депрессия, У Нас практически сплин. Нам наскучил двор, все мужчины и женщины, с которыми изредка спим. Нам наскучили змеи, пчелы, и тигры, И говорящий хорек. Мы изволим желать совершенно другого. Так император рек.
читать дальшеТри недели гадали на книге И-Цзин, на рунах и облаках. На четвертой неделе явился даос при двадцати мешках. Он поправил свой старый даосский колпак И сказал приблизительно так: если кому наскучил кот, пускай заведет кота.
кошке приятно доброе слово, идеальной - благая весть Идеальная кошка хорошество любит и мышам супостатна есть идеальная кошка прекрасно знает, чье мясо не следует есть
Идеальная кошка ходит неслышно, особенно в туалет Идеальная кошка морально тверда и устойчива, как табурет Идеальная кошка не лазит по шторам, когда хозяина нет
Император проникся, качнул головой и улыбнул лицо. Он вызвал полсотни специалистов, а даоса назвал молодцом И полсотни котологов по всем каталогам выбирали лучшую стать, чтобы вывести идеальную кошку императора утешать.
Через год из лаборатории во дворец принесли мешок. император велел развязать, показать, и стало ему хорошо, потому что навстречу божьему дню Прижмуря глаза на свет, Скользнула в зал идеальная кошка, каких в природе и нет.
идеальная кошка не ксерит ночью - ей и днем-то ксерить ломы. Идеальная кошка знает о многом, чего не ведаем мы. когда идеальная кошка сдохнет, ее хвост излечит немых
Идеальная кошка при виде собаки думает "Кес-ке-се?" Идеальная кошка предпочитает йогурты колбасе Идеальная кошка - тоже кошка, но не такая, как все
Генетический гений придворных ученых Создал чего-то не то. Кошка, во-первых, была шестилапой, а во-вторых - котом. В-третьих, оно постоянно смеялось, Гадило тут и там, Фрейлин пугало, качалось на люстрах, В общем, сплошной бедлам
Затем это дело уселось у трона, Глядя монарху в зрачки Монарх смущенно поправил корону, И уронил очки Он сказал: "Если в этот клинический случай мы вбухали треть казны... То такие, блин, идеальные кошки Империи не нужны!"
Идеальная кошка в марте поет страстней, чем Эдит Пиаф. Идеальная кошка не загоняет носки и трусы под шкаф. Идеальная кошка ржет как лошадь, когда хозяин не прав.
Идеальная кошка даже в матрице всегда найдет телефон. Идеальная кошка неповторима, а хотя бы и клон Идеальная кошка на деле - Сид Вишес, а в душе - Селин Дион.
И тогда идеальная кошка молча Развернулась, задрала хвост, Разбежалась, подпрыгнула, сделала лапкой и исчезла промежду звезд.
Император поставил на место челюсть, Впучил обратно глаза, "Да что ж, - возопил он, - это такое?!" - И даоса к ответу призвал. И эамшелый даос, утешая монарха, Промолвил: "Не парьтесь, милорд. Идеальный кот, объясненный словами, не есть идеальный кот". (с)Т.Ш.
URL записи Често признаюсь, ссылка получена от Элы. Эла, мяф!
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Ана Белен с концертно-гастрольной программой "Лоркиана", в которую включены как песни на стихи Лорки, так и обработанные им андалусские народные песни ("La tarara", "Los quatro muleros" и т.д.)
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Фрагменты из книги Яна Гибсона "Federico Garcia Lorca: A Life". Перевод мой, редактура Турель. Указания на косяки принимаются с благодарностью.
с.353-54. Июнь-июль 1933 года. В конце июня 1933 года Архентинита дала специальное представление «Колдовской любви» в Студенческой Резиденции. Среди зрителей находился студент инженерного факультета, привлекательный молодой человек по имени Рафаэль Родригес Рапун, которому суждено было стать последней большой любовью Лорки. Рапун родился в Мадриде в 1912 году. Он имел атлетическое телосложение, был хорошим футболистом и страстным приверженцем социалистических идей. Рафаэль присоединился к «Ла Барраке» несколькими месяцами ранее и теперь был уже секретарем труппы – должность, в которой он быстро завоевал всеобщее уважение своей деловитостью и щепетильностью при расчетах. Карлос Морла Линч, тоже бывший в тот вечер среди публики, познакомился с Рапуном за месяц до того на премьере «Любви дона Перлимплина» и нашел его «обаятельным юношей, дерзким и в то же время очень вежливым, человеком яркой индивидуальности, с открытым приятным лицом». Это впечатление впоследствии не раз подтверждалось. Вероятно, Рапун сопровождал Федерико во время поездки в Кадис на премьеру «Колдовской любви», так что фотография, на которой он и Федерико запечатлены в садах отеля «Королева Кристина» (г. Альхесирас), скорее всего, сделана тогда же. Луис Саэнс де ла Кальсада, который тоже незадолго перед этим присоединился к «Ла Барраке» и стал одним из близких друзей Рапуна, оставил его живой портрет «в раме времени». Портрет тем более ценный, что это единственное описание Университетского театра, сделанное его участником и опубликованное, а также единственные опубликованные воспоминания о Рапуне. Даже если кто-либо еще из его друзей что-то написал, записи эти не вышли в свет.
читать дальше«Рафаэль находился на перепутье: с одной стороны, ему приходилось ежедневно решать трудные математические задачи, чтобы доучиться на горного инженера; с другой стороны, трудно было сопротивляться ежедневному влиянию людей из «поколения 27 года», которые окружали его. Строгая научная дисциплина против поэзии, поэзия против строгой научной дисциплины; я думаю, что в глубине души Рафаэль предпочитал углам додекаэдра стихотворные строчки, но и то, и другое одновременно жило в нем, противоборствуя – вот почему временами он становился буквально бешеным и терял сон. У него была большая голова, вьющиеся волосы, не слишком широкий лоб, прорезанный глубокой поперечной линией; правильной формы нос, начинающийся почти от самого лба, придавал его профилю сходство с профилем греческой статуи; щедрый рот с ослепительно белыми зубами, слегка заходящими друг за друга. Из-за этого, когда он смеялся, то выглядел немного странно – один угол рта приподнят, другой слегка опущен. Энергичный подбородок, сильное тело с расслабленными мышцами... Обычно он носил черное, цвет, который делал его улыбку еще более лучистой. У него была твердая, решительная походка. (...) Были у него и свои «трагедии» – так он называл некоторые вещи, которые происходили с ним порой независимо от его желания и о которых я тогда не знал. Одна из этих «трагедий» обнаружилась случайно и, с моей точки зрения, вовсе таковой не была. Но природное, стихийное начало в нем порой брало верх над воспитанием и дисциплиной – так, например, он испытывал спонтанный оргазм всякий раз, когда наш фургон обгонял на дороге другой автомобиль. Это не было нормой, но в этом не было и его вины. Скорость, с которой наш великолепный Эдуардо разгонял грузовичок, чтобы опередить «соперника», вызывала у Рафаэля ощущения, близкие к тем, что вызывает занятие любовью с женщиной.»
Рафаэль Родригес Рапун, который не выжил в Гражданской войне и не рассказал своей истории сам, не был гомосексуалистом. Но, по свидетельству его близкого друга Модесто Игераса, в конце концов он настолько поддался магии личности Лорки, что спастись уже не мог... «Рафаэль был помешан на женщинах, – вспоминал Игерас, – но он запутался в сетях Федерико, нет, не запутался – растворился в нем. Я тоже растворялся в Федерико, но не заходя так далеко. А он оказался с головой погруженным в страсть, прежде чем осознал, что же происходит. Позже он пытался вырваться, но не смог... Это было ужасно.»
с.360-61. Октябрь 1933 года (...)Прежде чем «Conte Grande» покинул барселонский порт, Федерико отправил открытку Родригесу Рапуну. Из ответа последнего (от 12 октября 1933 года) мы знаем, что отъезд поэта глубоко взволновал его. Рапун только что узнал, что освобожден от военной службы – благословенное освобождение, которым, как он считал, был обязан специальному заклинанию, произнесенному Федерико в такси по дороге на вокзал. Барраковцы усиленно репетируют «Севильского озорника» Тирсо де Молины, уверил Рафаэль Лорку. Ему самому дали роль Коридона, с которой он, по собственному ощущению, справлялся действительно хорошо. При том, добавил Рафаэль, что «если верить Угарте, я и есть Коридон в хорошем смысле этого слова.» Если вспомнить «Коридона» Андре Жида, впервые опубликованного в испанском переводе в 1929 году и только что вышедшего третьим изданием, можно почти не сомневаться в имевшей место аллюзии на «ту Любовь, что о себе молчит»*. Рапун продолжает: «Я помню о тебе постоянно. Не иметь возможности видеть того, с кем ты находился рядом каждый час в течение многих месяцев – это слишком, чтобы суметь забыть. Особенно если к этому человеку ты привязан так, как я привязан к тебе. Но поскольку ты собираешься вернуться, меня утешают мысли о том, что эти часы повторятся. Я утешаюсь еще и тем, что ты уехал не просто так, а с некоей миссией. Это утешение припасено для тех из нас, в ком сильно чувство долга – и таких нас все меньше. (...) По крайней мере, я хоть что-то написал тебе, хотя ты заслуживаешь большего. Я хочу закончить сейчас. Я буду писать тебе часто. Самый теплый привет от друга, который никогда не забывает тебя.» Это единственное письмо, сохранившееся из всей переписки Лорки и Родригеса Рапуна, хотя мы можем предположить, что писали они друг другу часто. Исчезновение писем – это всего лишь еще один досадный провал в истории частной жизни Лорки. Истории, которую многие обстоятельства, и не в последнюю очередь осторожность самого поэта, сумели скрыть завесой тайны – порой совершенно непроницаемой. * Строка из стихотворения лорда Альфреда Дугласа «Две любви» в переводе Александра Лукьянова.
с.392-93 Август-сентябрь 1934 года. В одну из летних поездок «Ла Барраки» представления, данные в Сантандере, были высоко оценены Жаном Прево и известным итальянским театральным критиком Эцио Леви. - прим. мое.
(...) Леви был настолько очарован Лоркой и «Ла Барракой», что, вернувшись в Италию, он пригласил поэта на Римский Театральный конгресс, проведение которого планировалось в октябре (1934 года). На конгрессе Федерико должен был рассказать об опыте работы со студенческой труппой. Лорка ответил, что он очень бы хотел, но не может, пока не узнает сроков начала репетиций «Йермы», премьера которой намечена на ноябрь. Супруга Лорки тоже была приглашена на конгресс. Федерико, которого эта часть приглашения, безусловно, позабавила, спросил Леви: раз уж так получилось, что он не женат, может ли он взять с собой секретаря труппы, который является также и его личным секретарем? Перспектива каникул в Риме с Рафаэлем Родригесом Рапуном казалась очень заманчивой, но в результате поездка не состоялась, а ответ Леви неизвестен. То, что Лорка к этому времени сделал Рапуна своим личным секретарем, заставляет думать об их растущем сближении, хотя мы не располагаем документальными свидетельствами их отношений в этот период. (...)
с.410-11 Август 1935 года К этому времени Лорка наконец закончил отделывать свой нью-йоркский цикл – настолько, что согласился на изготовление машинописной копии для потенциальных издателей. Умоляя одного из друзей вернуть ему рукопись какого-то стихотворения, поэт похвастался, что раньше никогда не диктовал писем. И добавил, что как раз это письмо написано его личным секретарем. Об отношениях Лорки и Рапуна к этому моменту почти невозможно найти какой-либо информации: никакой корреспонденции не появилось на свет за все эти годы, не осталось дневников, а устные свидетельства столь же скудны, сколь и бесполезны. Мы можем предположить лишь то, что в силу профессиональных отношений и личной привязанности двое должны были видеться практически каждый день.
(...) Примерно с лета 1935 года Лорка начинает отдаляться от «Ла Барраки», все больше времени уделяя собственному творчеству. К зиме почти все связи с труппой были разорваны. В конце концов студенческий профсоюз избрал новых представителей в комитет управления театром, и Рафаэль Родригес Рапун потерял свое место секретаря.(...)
с.419-421 Октябрь 1935 года. (...) Маурисио Тора-Балари, молоденький знакомый Лорки в Барселоне, познакомился с поэтом в доме Карлоса Морлы Линча в 1929 году. Теперь он приехал в Валенсию, чтобы увидеть «Йерму», и обнаружил Федерико нетерпеливо ожидающим прибытия из Мадрида «близкого друга». К его досаде, «близкий друг» не приехал к назначенному времени. Речь почти наверняка шла о Рафаэле Родригесе Рапуне, который присоединился к Федерико через несколько дней в Барселоне. Есть указания на то, что Лорка в то время был очень обеспокоен отношениями с Рапуном. Его тревога и сомнения отражаются в двух сонетах, написанных в Валенсии. Это «Сонет о письме» и «Поэт говорит правду», которые поэт набросал на обрывках почтовой бумаги с вензелем отеля «Виктория» и которые принадлежат к циклу «Сонетов смутной любви». О «Гонгорианском сонете», также написанном в это время в Валенсии, мы располагаем более подробной информацией. Когда «Ла Баррака» на несколько дней приехала в Валенсию, Лорка познакомился с молодым и необыкновенно элегантным Хуаном Хиль-Альбертом, поэтом из соседнего городка Алькой, чей отец был богатым промышленником. Теперь они снова встретились. Хиль-Альберт собирался выпускать сборник сонетов, в которых он и не пытался скрыть свою гомосексуальность. Однажды утром он восторженно слушал, как Федерико читает «Донью Роситу» Маргарите Ксиргу и ее актерам, и на другой день ему в голову пришло послать Лорке подарок – купленную на местном рынке голубку в клетке. Хиль-Альберт ничего не знал о Рапуне и вообще о личной жизни Лорки. Он был очень удивлен, когда следующей весной в Мадриде узнал, что Федерико написал сонет в стиле Гонгоры. В этом сонете поэт посылает голубя в клетке своему возлюбленному. Не найдено ни одного документа, в котором сам Лорка обращался бы к циклу любовных сонетов, получивших общее название «Сонеты смутной любви». Главным источником информации стал поэт Висенте Алейсандре. Он сам слышал от Лорки это название и вспоминал, как Федерико читал сонеты в узком кругу за несколько месяцев до гибели. Когда Федерико закончил, Алейсандре воскликнул: «Господи, какая душа! Как же ты любил, сколько же ты выстрадал, Федерико!» (пер. цит. с испанского Н. Малиновской) Через сорок пять лет, незадолго до первой публикации одиннадцати сонетов, наконец-то собранных вместе, Алейсандре заявил, что сонеты были посвящены конкретному человеку, возлюбленному Лорки (он не был еще готов назвать имя) и что по его мнению «смутная любовь» (“amor oscuro”) не подразумевала для самого Федерико только лишь однополую любовь. В этих сонетах, согласно Алейсандре, любовь называется «смутной» («oscuro») потому, что она мучительна, трудна, невзаимна, непонята, а не только потому что она гомосексуальна. Несмотря на некоторые сомнения, аллюзия на «темную ночь души» Сан-Хуана де ла Крус совершенно ясна. Федерико искренне восхищался его стихами и часто читал их Сальвадору Дали, а прилагательное «смутный» по отношению к любви в языке Лорки обозначало именно однополые отношения, что и было заявлено ранее в сонете «Адам». Как бы то ни было, « преследование» и «слежка», которым подвергаются любовники в сонетах, обусловлены запретным характером их страсти.
Из Валенсии Маргарита Ксиргу и Федерико вернулись в Барселону. Премьера «Кровавой свадьбы» в театре Палас Принсипаль была намечена на 22 ноября. Если бы не заметки Сиприано Риваса Черифа, опубликованные в Мехико через 20 лет после смерти поэта, мы бы могли так никогда и не узнать, что Родригес Рапун был в те дни в Барселоне вместе с Федерико. Ривас вспоминает, что в один из дней поэт не явился на репетицию. Он нашел его в одном из кафе, в глубоко подавленном состоянии. Федерико сидел, обхватив голову руками. Как выяснилось, прошлой ночью после пирушки во фламенко-баре в нижнем городе Рапун ушел с красивой молодой цыганкой и не вернулся в отель к условленному времени. Федерико был в отчаянии, полагая, что Рафаэль бросил его. Как вспоминает Ривас Чериф, он вытащил из кармана пачку писем Рафаэля, чтобы доказать страстный, вполне плотский характер их отношений. Если верить памяти Черифа, Лорка связывал свою гомосексуальность с юношеским опытом. Он сказал, что не осознавал ее до тех пор, пока в возрасте семи лет не был разлучен со своим лучшим другом из Фуэнте-Вакерос – мальчиком чуть младше его, чьи родители переехали в другую деревню. Поэт также утверждал, что его тесная связь с матерью делала для него невозможными гетеросексуальные отношения – заявление, которое Ривас Чериф счел неловкой отсылкой к теории Фрейда. Тем не менее двумя годами ранее в Монтевидео поэт публично говорил что, в то время как его брат и сестры свободны для создания семьи, он полностью принадлежит своей матери.
1936 год. (Цитата неточна) Начиная с января, Маргарита Ксиргу уговаривала Федерико поехать с ее труппой в Мексику, чтобы насладиться ожидаемым успехом постановок «Йермы», «Кровавой свадьбы», «Доньи Роситы», а также «Дамы-дурочки» Лопе де Веги, которую Лорка обработал для труппы знаменитой аргентинской актрисы Эвы Франко еще в конце 1933 года, живя в Буэнос-Айресе. В это время Маргарита со своим театром гастролировала в Стране Басков, и поэт сопровождал ее, выступая перед публикой с лекциями и чтением стихов. 30 января Лорка внезапно возвращается из Бильбао в Мадрид: с одной стороны, он работал сразу над несколькими проектами, осуществление которых планировалось в столице и требовало его присутствия; с другой – он ненавидел прощания и не захотел провожать Маргариту в Сантандер, откуда 31 января она с труппой отплывала в Гавану. В течение следующих месяцев Маргарита тщетно убеждала Федерико присоединиться к ней в Мексике. Одной из причин его нежелания покидать Испанию могло быть то, что мысль о разлуке с Рафаэлем Родригесом Рапуном казалась ему нестерпимой. Маргарита Ксиргу больше никогда не видела Федерико.
Июль 1936 года. Как известно, Лорка покинул Мадрид 13 июля 1936 года, и на поезд его провожал один из близких друзей, Рафаэль Мартинес Надаль. Об этом дне и прощании на вокзале Аточа можно прочитать в книге «Гранада 1936 года. Убийство Федерико Гарсиа Лорки». Но вот этого небольшого абзаца там не было: «Отчет Мартинеса Надаля о последних часах, проведенных Лоркой в Мадриде, опубликованный через двадцать семь лет, не может быть принят как абсолютно достоверный документ. Автор не только путает даты – Лорка покинул столицу вечером 13-го, а не 16-го июля – но и допускает ряд важных пробелов в рассказе, а приведенные им диалоги слишком красивы, чтобы быть убедительными. В частности, удивляет отсутствие каких-либо упоминаний о Рапуне. Неужели Лорка не виделся с ним перед отъездом? Кажется невероятным, чтобы он не попрощался со своим возлюбленным прежде чем решиться так спешно покинуть столицу. О последних месяцах его дружбы с Рапуном информация утрачена почти полностью. Но мы знаем, что если Федерико еще не уехал в Мексику к этому моменту, то откладывал отъезд именно из-за него. Он чувствовал, что не в силах расстаться со своим другом – а Рапун в это время был глубоко вовлечен в дела объединения социалистической и коммунистической молодежи.»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мария Тереса Леон, пламенная коммунистка, жена Рафаэля Альберти, хорошо знала Рафаэля Родригеса Рапуна и была в курсе отношений между ним и Лоркой. Когда в октябре тридцать шестого ответ генерала Гонсалеса Эспиносы Герберту Уэллсу* был опубликован в мадридских газетах и стало ясно, что поэт действительно убит и что страшные слухи оказались правдой, она вновь встретила Рапуна. «Никто бы не мог страдать сильнее, чем этот спокойный с виду парень», – писала она в воспоминаниях. «Проходили часы, дни, ночи... Смерть стала казаться избавлением. И Рафаэль встретился со смертью на севере. Я убеждена, что, расстреляв все патроны, он просто дал себя убить. Это был его способ вернуть Федерико.» Сиприано Ривас Чериф, арестованный нацистами в Германии и переданный в руки Франко, слышал подобную версию уже после своего освобождения из тюрьмы в 1945 году. Некто рассказал ему, что Рапун записался добровольцем в Республиканскую армию как только уверился в том, что фашисты убили Федерико; в одном из боев он выскочил из траншеи со словами «Я хочу умереть». Через несколько мгновений он упал как подкошенный. Ривас Чериф так и не смог проверить правдивость этой истории, которую он счел всего лишь красивой легендой. Но информация была верной. После окончания артиллерийских курсов (из нескольких возможных он выбрал те, что проводились в мурсийском городке Лорка) Рафаэль получил звание лейтенанта и летом 1937 года командовал батареей недалеко от Рейносы, на севере. Один из его солдат вспоминал его как человека «серьезного, культурного и малоразговорчивого». Это были дни наступления Франко на Сантандер, и бои на этом участке велись напряженные. Утром 10 августа батарея противостояла воздушным силам мятежников, и ближе к полудню, выдержав отчаянный натиск франкистов и получив небольшую передышку, Рапун с двумя товарищами отправился на поиски новой позиции для батареи. Они остановились на окраине городка Барсена де Пас де Конча, где воздушный налет застал их врасплох. Двое солдат, бывших с Рапуном, бросились на землю, но Рафаэль остался сидеть на бруствере. Разорвавшийся в двух шагах снаряд смертельно ранил его. В свидетельстве о смерти Рапуна написано, что он скончался 18 августа 1937 года в военном госпитале Сантандера от множественных ранений в спину и поясничную область. Лорка – и едва ли Рафаэль мог об этом знать – был убит в тот же самый день за год до этого. Никто в госпитале не знал ни возраста артиллерийского лейтенанта, ни места его рождения, ни имен его родителей. Не осталось записей о его последних минутах, о предсмертной просьбе, вообще о каких-либо сказанных им перед смертью словах. Он был похоронен на кладбище Сириего на берегу Кантабрийского моря. Спустя восемь дней Сантандер перешел в руки Франко. В июне, двумя месяцами ранее, Родригес Рапун отметил свой двадцать пятый день рождения. * На телеграмму Уэллса «С нетерпением жду новостей о судьбе выдающегося коллеги Федерико Гарсиа Лорки и заранее благодарен за любезный ответ» военный губернатор Гранады генерал Эспиноса ответил «кратко и совсем нелюбезно: «Мне неизвестно, где находится дон Федерико Гарсиа Лорка» - из предисловия Хуана Кобо к книге Гибсона «Гранада 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки».
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Какая-то мистическая тоска сегодня. Вроде бы сижу, занимаюсь делом, тосковать некогда... Я знаю, чем она вызвана, я знаю, что она пройдет, я даже знаю, что мы встретимся когда-то. Но сейчас - "тоска, сжимающая душу обручами..." (с) ...Подожди!..