Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Фрагменты из книги Яна Гибсона "Federico Garcia Lorca: A Life". Перевод мой, редактура Турель. Указания на косяки принимаются с благодарностью.
с.353-54. Июнь-июль 1933 года.
В конце июня 1933 года Архентинита дала специальное представление «Колдовской любви» в Студенческой Резиденции. Среди зрителей находился студент инженерного факультета, привлекательный молодой человек по имени Рафаэль Родригес Рапун, которому суждено было стать последней большой любовью Лорки. Рапун родился в Мадриде в 1912 году. Он имел атлетическое телосложение, был хорошим футболистом и страстным приверженцем социалистических идей. Рафаэль присоединился к «Ла Барраке» несколькими месяцами ранее и теперь был уже секретарем труппы – должность, в которой он быстро завоевал всеобщее уважение своей деловитостью и щепетильностью при расчетах. Карлос Морла Линч, тоже бывший в тот вечер среди публики, познакомился с Рапуном за месяц до того на премьере «Любви дона Перлимплина» и нашел его «обаятельным юношей, дерзким и в то же время очень вежливым, человеком яркой индивидуальности, с открытым приятным лицом». Это впечатление впоследствии не раз подтверждалось. Вероятно, Рапун сопровождал Федерико во время поездки в Кадис на премьеру «Колдовской любви», так что фотография, на которой он и Федерико запечатлены в садах отеля «Королева Кристина» (г. Альхесирас), скорее всего, сделана тогда же. Луис Саэнс де ла Кальсада, который тоже незадолго перед этим присоединился к «Ла Барраке» и стал одним из близких друзей Рапуна, оставил его живой портрет «в раме времени». Портрет тем более ценный, что это единственное описание Университетского театра, сделанное его участником и опубликованное, а также единственные опубликованные воспоминания о Рапуне. Даже если кто-либо еще из его друзей что-то написал, записи эти не вышли в свет.
читать дальше«Рафаэль находился на перепутье: с одной стороны, ему приходилось ежедневно решать трудные математические задачи, чтобы доучиться на горного инженера; с другой стороны, трудно было сопротивляться ежедневному влиянию людей из «поколения 27 года», которые окружали его. Строгая научная дисциплина против поэзии, поэзия против строгой научной дисциплины; я думаю, что в глубине души Рафаэль предпочитал углам додекаэдра стихотворные строчки, но и то, и другое одновременно жило в нем, противоборствуя – вот почему временами он становился буквально бешеным и терял сон.
У него была большая голова, вьющиеся волосы, не слишком широкий лоб, прорезанный глубокой поперечной линией; правильной формы нос, начинающийся почти от самого лба, придавал его профилю сходство с профилем греческой статуи; щедрый рот с ослепительно белыми зубами, слегка заходящими друг за друга. Из-за этого, когда он смеялся, то выглядел немного странно – один угол рта приподнят, другой слегка опущен. Энергичный подбородок, сильное тело с расслабленными мышцами... Обычно он носил черное, цвет, который делал его улыбку еще более лучистой. У него была твердая, решительная походка. (...) Были у него и свои «трагедии» – так он называл некоторые вещи, которые происходили с ним порой независимо от его желания и о которых я тогда не знал. Одна из этих «трагедий» обнаружилась случайно и, с моей точки зрения, вовсе таковой не была. Но природное, стихийное начало в нем порой брало верх над воспитанием и дисциплиной – так, например, он испытывал спонтанный оргазм всякий раз, когда наш фургон обгонял на дороге другой автомобиль. Это не было нормой, но в этом не было и его вины. Скорость, с которой наш великолепный Эдуардо разгонял грузовичок, чтобы опередить «соперника», вызывала у Рафаэля ощущения, близкие к тем, что вызывает занятие любовью с женщиной.»
Рафаэль Родригес Рапун, который не выжил в Гражданской войне и не рассказал своей истории сам, не был гомосексуалистом. Но, по свидетельству его близкого друга Модесто Игераса, в конце концов он настолько поддался магии личности Лорки, что спастись уже не мог... «Рафаэль был помешан на женщинах, – вспоминал Игерас, – но он запутался в сетях Федерико, нет, не запутался – растворился в нем. Я тоже растворялся в Федерико, но не заходя так далеко. А он оказался с головой погруженным в страсть, прежде чем осознал, что же происходит. Позже он пытался вырваться, но не смог... Это было ужасно.»
с.360-61. Октябрь 1933 года
(...)Прежде чем «Conte Grande» покинул барселонский порт, Федерико отправил открытку Родригесу Рапуну. Из ответа последнего (от 12 октября 1933 года) мы знаем, что отъезд поэта глубоко взволновал его. Рапун только что узнал, что освобожден от военной службы – благословенное освобождение, которым, как он считал, был обязан специальному заклинанию, произнесенному Федерико в такси по дороге на вокзал. Барраковцы усиленно репетируют «Севильского озорника» Тирсо де Молины, уверил Рафаэль Лорку. Ему самому дали роль Коридона, с которой он, по собственному ощущению, справлялся действительно хорошо. При том, добавил Рафаэль, что «если верить Угарте, я и есть Коридон в хорошем смысле этого слова.» Если вспомнить «Коридона» Андре Жида, впервые опубликованного в испанском переводе в 1929 году и только что вышедшего третьим изданием, можно почти не сомневаться в имевшей место аллюзии на «ту Любовь, что о себе молчит»*. Рапун продолжает:
«Я помню о тебе постоянно. Не иметь возможности видеть того, с кем ты находился рядом каждый час в течение многих месяцев – это слишком, чтобы суметь забыть. Особенно если к этому человеку ты привязан так, как я привязан к тебе. Но поскольку ты собираешься вернуться, меня утешают мысли о том, что эти часы повторятся. Я утешаюсь еще и тем, что ты уехал не просто так, а с некоей миссией. Это утешение припасено для тех из нас, в ком сильно чувство долга – и таких нас все меньше. (...) По крайней мере, я хоть что-то написал тебе, хотя ты заслуживаешь большего. Я хочу закончить сейчас. Я буду писать тебе часто. Самый теплый привет от друга, который никогда не забывает тебя.»
Это единственное письмо, сохранившееся из всей переписки Лорки и Родригеса Рапуна, хотя мы можем предположить, что писали они друг другу часто. Исчезновение писем – это всего лишь еще один досадный провал в истории частной жизни Лорки. Истории, которую многие обстоятельства, и не в последнюю очередь осторожность самого поэта, сумели скрыть завесой тайны – порой совершенно непроницаемой.
* Строка из стихотворения лорда Альфреда Дугласа «Две любви» в переводе Александра Лукьянова.
с.392-93 Август-сентябрь 1934 года.
В одну из летних поездок «Ла Барраки» представления, данные в Сантандере, были высоко оценены Жаном Прево и известным итальянским театральным критиком Эцио Леви. - прим. мое.
(...) Леви был настолько очарован Лоркой и «Ла Барракой», что, вернувшись в Италию, он пригласил поэта на Римский Театральный конгресс, проведение которого планировалось в октябре (1934 года). На конгрессе Федерико должен был рассказать об опыте работы со студенческой труппой. Лорка ответил, что он очень бы хотел, но не может, пока не узнает сроков начала репетиций «Йермы», премьера которой намечена на ноябрь. Супруга Лорки тоже была приглашена на конгресс. Федерико, которого эта часть приглашения, безусловно, позабавила, спросил Леви: раз уж так получилось, что он не женат, может ли он взять с собой секретаря труппы, который является также и его личным секретарем? Перспектива каникул в Риме с Рафаэлем Родригесом Рапуном казалась очень заманчивой, но в результате поездка не состоялась, а ответ Леви неизвестен. То, что Лорка к этому времени сделал Рапуна своим личным секретарем, заставляет думать об их растущем сближении, хотя мы не располагаем документальными свидетельствами их отношений в этот период. (...)
с.410-11 Август 1935 года
К этому времени Лорка наконец закончил отделывать свой нью-йоркский цикл – настолько, что согласился на изготовление машинописной копии для потенциальных издателей. Умоляя одного из друзей вернуть ему рукопись какого-то стихотворения, поэт похвастался, что раньше никогда не диктовал писем. И добавил, что как раз это письмо написано его личным секретарем. Об отношениях Лорки и Рапуна к этому моменту почти невозможно найти какой-либо информации: никакой корреспонденции не появилось на свет за все эти годы, не осталось дневников, а устные свидетельства столь же скудны, сколь и бесполезны. Мы можем предположить лишь то, что в силу профессиональных отношений и личной привязанности двое должны были видеться практически каждый день.
(...) Примерно с лета 1935 года Лорка начинает отдаляться от «Ла Барраки», все больше времени уделяя собственному творчеству. К зиме почти все связи с труппой были разорваны. В конце концов студенческий профсоюз избрал новых представителей в комитет управления театром, и Рафаэль Родригес Рапун потерял свое место секретаря.(...)
с.419-421 Октябрь 1935 года.
(...) Маурисио Тора-Балари, молоденький знакомый Лорки в Барселоне, познакомился с поэтом в доме Карлоса Морлы Линча в 1929 году. Теперь он приехал в Валенсию, чтобы увидеть «Йерму», и обнаружил Федерико нетерпеливо ожидающим прибытия из Мадрида «близкого друга». К его досаде, «близкий друг» не приехал к назначенному времени. Речь почти наверняка шла о Рафаэле Родригесе Рапуне, который присоединился к Федерико через несколько дней в Барселоне. Есть указания на то, что Лорка в то время был очень обеспокоен отношениями с Рапуном. Его тревога и сомнения отражаются в двух сонетах, написанных в Валенсии. Это «Сонет о письме» и «Поэт говорит правду», которые поэт набросал на обрывках почтовой бумаги с вензелем отеля «Виктория» и которые принадлежат к циклу «Сонетов смутной любви».
О «Гонгорианском сонете», также написанном в это время в Валенсии, мы располагаем более подробной информацией. Когда «Ла Баррака» на несколько дней приехала в Валенсию, Лорка познакомился с молодым и необыкновенно элегантным Хуаном Хиль-Альбертом, поэтом из соседнего городка Алькой, чей отец был богатым промышленником. Теперь они снова встретились. Хиль-Альберт собирался выпускать сборник сонетов, в которых он и не пытался скрыть свою гомосексуальность. Однажды утром он восторженно слушал, как Федерико читает «Донью Роситу» Маргарите Ксиргу и ее актерам, и на другой день ему в голову пришло послать Лорке подарок – купленную на местном рынке голубку в клетке. Хиль-Альберт ничего не знал о Рапуне и вообще о личной жизни Лорки. Он был очень удивлен, когда следующей весной в Мадриде узнал, что Федерико написал сонет в стиле Гонгоры. В этом сонете поэт посылает голубя в клетке своему возлюбленному.
Не найдено ни одного документа, в котором сам Лорка обращался бы к циклу любовных сонетов, получивших общее название «Сонеты смутной любви». Главным источником информации стал поэт Висенте Алейсандре. Он сам слышал от Лорки это название и вспоминал, как Федерико читал сонеты в узком кругу за несколько месяцев до гибели. Когда Федерико закончил, Алейсандре воскликнул: «Господи, какая душа! Как же ты любил, сколько же ты выстрадал, Федерико!» (пер. цит. с испанского Н. Малиновской)
Через сорок пять лет, незадолго до первой публикации одиннадцати сонетов, наконец-то собранных вместе, Алейсандре заявил, что сонеты были посвящены конкретному человеку, возлюбленному Лорки (он не был еще готов назвать имя) и что по его мнению «смутная любовь» (“amor oscuro”) не подразумевала для самого Федерико только лишь однополую любовь. В этих сонетах, согласно Алейсандре, любовь называется «смутной» («oscuro») потому, что она мучительна, трудна, невзаимна, непонята, а не только потому что она гомосексуальна. Несмотря на некоторые сомнения, аллюзия на «темную ночь души» Сан-Хуана де ла Крус совершенно ясна. Федерико искренне восхищался его стихами и часто читал их Сальвадору Дали, а прилагательное «смутный» по отношению к любви в языке Лорки обозначало именно однополые отношения, что и было заявлено ранее в сонете «Адам». Как бы то ни было, « преследование» и «слежка», которым подвергаются любовники в сонетах, обусловлены запретным характером их страсти.
Из Валенсии Маргарита Ксиргу и Федерико вернулись в Барселону. Премьера «Кровавой свадьбы» в театре Палас Принсипаль была намечена на 22 ноября. Если бы не заметки Сиприано Риваса Черифа, опубликованные в Мехико через 20 лет после смерти поэта, мы бы могли так никогда и не узнать, что Родригес Рапун был в те дни в Барселоне вместе с Федерико. Ривас вспоминает, что в один из дней поэт не явился на репетицию. Он нашел его в одном из кафе, в глубоко подавленном состоянии. Федерико сидел, обхватив голову руками. Как выяснилось, прошлой ночью после пирушки во фламенко-баре в нижнем городе Рапун ушел с красивой молодой цыганкой и не вернулся в отель к условленному времени. Федерико был в отчаянии, полагая, что Рафаэль бросил его. Как вспоминает Ривас Чериф, он вытащил из кармана пачку писем Рафаэля, чтобы доказать страстный, вполне плотский характер их отношений. Если верить памяти Черифа, Лорка связывал свою гомосексуальность с юношеским опытом. Он сказал, что не осознавал ее до тех пор, пока в возрасте семи лет не был разлучен со своим лучшим другом из Фуэнте-Вакерос – мальчиком чуть младше его, чьи родители переехали в другую деревню. Поэт также утверждал, что его тесная связь с матерью делала для него невозможными гетеросексуальные отношения – заявление, которое Ривас Чериф счел неловкой отсылкой к теории Фрейда. Тем не менее двумя годами ранее в Монтевидео поэт публично говорил что, в то время как его брат и сестры свободны для создания семьи, он полностью принадлежит своей матери.
1936 год.
(Цитата неточна)
Начиная с января, Маргарита Ксиргу уговаривала Федерико поехать с ее труппой в Мексику, чтобы насладиться ожидаемым успехом постановок «Йермы», «Кровавой свадьбы», «Доньи Роситы», а также «Дамы-дурочки» Лопе де Веги, которую Лорка обработал для труппы знаменитой аргентинской актрисы Эвы Франко еще в конце 1933 года, живя в Буэнос-Айресе. В это время Маргарита со своим театром гастролировала в Стране Басков, и поэт сопровождал ее, выступая перед публикой с лекциями и чтением стихов. 30 января Лорка внезапно возвращается из Бильбао в Мадрид: с одной стороны, он работал сразу над несколькими проектами, осуществление которых планировалось в столице и требовало его присутствия; с другой – он ненавидел прощания и не захотел провожать Маргариту в Сантандер, откуда 31 января она с труппой отплывала в Гавану. В течение следующих месяцев Маргарита тщетно убеждала Федерико присоединиться к ней в Мексике. Одной из причин его нежелания покидать Испанию могло быть то, что мысль о разлуке с Рафаэлем Родригесом Рапуном казалась ему нестерпимой. Маргарита Ксиргу больше никогда не видела Федерико.
Июль 1936 года.
Как известно, Лорка покинул Мадрид 13 июля 1936 года, и на поезд его провожал один из близких друзей, Рафаэль Мартинес Надаль. Об этом дне и прощании на вокзале Аточа можно прочитать в книге «Гранада 1936 года. Убийство Федерико Гарсиа Лорки». Но вот этого небольшого абзаца там не было:
«Отчет Мартинеса Надаля о последних часах, проведенных Лоркой в Мадриде, опубликованный через двадцать семь лет, не может быть принят как абсолютно достоверный документ. Автор не только путает даты – Лорка покинул столицу вечером 13-го, а не 16-го июля – но и допускает ряд важных пробелов в рассказе, а приведенные им диалоги слишком красивы, чтобы быть убедительными. В частности, удивляет отсутствие каких-либо упоминаний о Рапуне. Неужели Лорка не виделся с ним перед отъездом? Кажется невероятным, чтобы он не попрощался со своим возлюбленным прежде чем решиться так спешно покинуть столицу. О последних месяцах его дружбы с Рапуном информация утрачена почти полностью. Но мы знаем, что если Федерико еще не уехал в Мексику к этому моменту, то откладывал отъезд именно из-за него. Он чувствовал, что не в силах расстаться со своим другом – а Рапун в это время был глубоко вовлечен в дела объединения социалистической и коммунистической молодежи.»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мария Тереса Леон, пламенная коммунистка, жена Рафаэля Альберти, хорошо знала Рафаэля Родригеса Рапуна и была в курсе отношений между ним и Лоркой. Когда в октябре тридцать шестого ответ генерала Гонсалеса Эспиносы Герберту Уэллсу* был опубликован в мадридских газетах и стало ясно, что поэт действительно убит и что страшные слухи оказались правдой, она вновь встретила Рапуна. «Никто бы не мог страдать сильнее, чем этот спокойный с виду парень», – писала она в воспоминаниях. «Проходили часы, дни, ночи... Смерть стала казаться избавлением. И Рафаэль встретился со смертью на севере. Я убеждена, что, расстреляв все патроны, он просто дал себя убить. Это был его способ вернуть Федерико.»
Сиприано Ривас Чериф, арестованный нацистами в Германии и переданный в руки Франко, слышал подобную версию уже после своего освобождения из тюрьмы в 1945 году. Некто рассказал ему, что Рапун записался добровольцем в Республиканскую армию как только уверился в том, что фашисты убили Федерико; в одном из боев он выскочил из траншеи со словами «Я хочу умереть». Через несколько мгновений он упал как подкошенный. Ривас Чериф так и не смог проверить правдивость этой истории, которую он счел всего лишь красивой легендой.
Но информация была верной. После окончания артиллерийских курсов (из нескольких возможных он выбрал те, что проводились в мурсийском городке Лорка) Рафаэль получил звание лейтенанта и летом 1937 года командовал батареей недалеко от Рейносы, на севере. Один из его солдат вспоминал его как человека «серьезного, культурного и малоразговорчивого». Это были дни наступления Франко на Сантандер, и бои на этом участке велись напряженные.
Утром 10 августа батарея противостояла воздушным силам мятежников, и ближе к полудню, выдержав отчаянный натиск франкистов и получив небольшую передышку, Рапун с двумя товарищами отправился на поиски новой позиции для батареи. Они остановились на окраине городка Барсена де Пас де Конча, где воздушный налет застал их врасплох. Двое солдат, бывших с Рапуном, бросились на землю, но Рафаэль остался сидеть на бруствере. Разорвавшийся в двух шагах снаряд смертельно ранил его.
В свидетельстве о смерти Рапуна написано, что он скончался 18 августа 1937 года в военном госпитале Сантандера от множественных ранений в спину и поясничную область. Лорка – и едва ли Рафаэль мог об этом знать – был убит в тот же самый день за год до этого. Никто в госпитале не знал ни возраста артиллерийского лейтенанта, ни места его рождения, ни имен его родителей. Не осталось записей о его последних минутах, о предсмертной просьбе, вообще о каких-либо сказанных им перед смертью словах. Он был похоронен на кладбище Сириего на берегу Кантабрийского моря. Спустя восемь дней Сантандер перешел в руки Франко. В июне, двумя месяцами ранее, Родригес Рапун отметил свой двадцать пятый день рождения.
* На телеграмму Уэллса «С нетерпением жду новостей о судьбе выдающегося коллеги Федерико Гарсиа Лорки и заранее благодарен за любезный ответ» военный губернатор Гранады генерал Эспиноса ответил «кратко и совсем нелюбезно: «Мне неизвестно, где находится дон Федерико Гарсиа Лорка» - из предисловия Хуана Кобо к книге Гибсона «Гранада 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки».
Фото из книги Яна Гибсона "Federico Garcia Lorca: A Life", Pantheon Books, New York 1997 © и с сайта Дома-Музея Лорки Уэрта де Сан-Висенте в Гранаде.
с.353-54. Июнь-июль 1933 года.
В конце июня 1933 года Архентинита дала специальное представление «Колдовской любви» в Студенческой Резиденции. Среди зрителей находился студент инженерного факультета, привлекательный молодой человек по имени Рафаэль Родригес Рапун, которому суждено было стать последней большой любовью Лорки. Рапун родился в Мадриде в 1912 году. Он имел атлетическое телосложение, был хорошим футболистом и страстным приверженцем социалистических идей. Рафаэль присоединился к «Ла Барраке» несколькими месяцами ранее и теперь был уже секретарем труппы – должность, в которой он быстро завоевал всеобщее уважение своей деловитостью и щепетильностью при расчетах. Карлос Морла Линч, тоже бывший в тот вечер среди публики, познакомился с Рапуном за месяц до того на премьере «Любви дона Перлимплина» и нашел его «обаятельным юношей, дерзким и в то же время очень вежливым, человеком яркой индивидуальности, с открытым приятным лицом». Это впечатление впоследствии не раз подтверждалось. Вероятно, Рапун сопровождал Федерико во время поездки в Кадис на премьеру «Колдовской любви», так что фотография, на которой он и Федерико запечатлены в садах отеля «Королева Кристина» (г. Альхесирас), скорее всего, сделана тогда же. Луис Саэнс де ла Кальсада, который тоже незадолго перед этим присоединился к «Ла Барраке» и стал одним из близких друзей Рапуна, оставил его живой портрет «в раме времени». Портрет тем более ценный, что это единственное описание Университетского театра, сделанное его участником и опубликованное, а также единственные опубликованные воспоминания о Рапуне. Даже если кто-либо еще из его друзей что-то написал, записи эти не вышли в свет.
читать дальше«Рафаэль находился на перепутье: с одной стороны, ему приходилось ежедневно решать трудные математические задачи, чтобы доучиться на горного инженера; с другой стороны, трудно было сопротивляться ежедневному влиянию людей из «поколения 27 года», которые окружали его. Строгая научная дисциплина против поэзии, поэзия против строгой научной дисциплины; я думаю, что в глубине души Рафаэль предпочитал углам додекаэдра стихотворные строчки, но и то, и другое одновременно жило в нем, противоборствуя – вот почему временами он становился буквально бешеным и терял сон.
У него была большая голова, вьющиеся волосы, не слишком широкий лоб, прорезанный глубокой поперечной линией; правильной формы нос, начинающийся почти от самого лба, придавал его профилю сходство с профилем греческой статуи; щедрый рот с ослепительно белыми зубами, слегка заходящими друг за друга. Из-за этого, когда он смеялся, то выглядел немного странно – один угол рта приподнят, другой слегка опущен. Энергичный подбородок, сильное тело с расслабленными мышцами... Обычно он носил черное, цвет, который делал его улыбку еще более лучистой. У него была твердая, решительная походка. (...) Были у него и свои «трагедии» – так он называл некоторые вещи, которые происходили с ним порой независимо от его желания и о которых я тогда не знал. Одна из этих «трагедий» обнаружилась случайно и, с моей точки зрения, вовсе таковой не была. Но природное, стихийное начало в нем порой брало верх над воспитанием и дисциплиной – так, например, он испытывал спонтанный оргазм всякий раз, когда наш фургон обгонял на дороге другой автомобиль. Это не было нормой, но в этом не было и его вины. Скорость, с которой наш великолепный Эдуардо разгонял грузовичок, чтобы опередить «соперника», вызывала у Рафаэля ощущения, близкие к тем, что вызывает занятие любовью с женщиной.»
Рафаэль Родригес Рапун, который не выжил в Гражданской войне и не рассказал своей истории сам, не был гомосексуалистом. Но, по свидетельству его близкого друга Модесто Игераса, в конце концов он настолько поддался магии личности Лорки, что спастись уже не мог... «Рафаэль был помешан на женщинах, – вспоминал Игерас, – но он запутался в сетях Федерико, нет, не запутался – растворился в нем. Я тоже растворялся в Федерико, но не заходя так далеко. А он оказался с головой погруженным в страсть, прежде чем осознал, что же происходит. Позже он пытался вырваться, но не смог... Это было ужасно.»
с.360-61. Октябрь 1933 года
(...)Прежде чем «Conte Grande» покинул барселонский порт, Федерико отправил открытку Родригесу Рапуну. Из ответа последнего (от 12 октября 1933 года) мы знаем, что отъезд поэта глубоко взволновал его. Рапун только что узнал, что освобожден от военной службы – благословенное освобождение, которым, как он считал, был обязан специальному заклинанию, произнесенному Федерико в такси по дороге на вокзал. Барраковцы усиленно репетируют «Севильского озорника» Тирсо де Молины, уверил Рафаэль Лорку. Ему самому дали роль Коридона, с которой он, по собственному ощущению, справлялся действительно хорошо. При том, добавил Рафаэль, что «если верить Угарте, я и есть Коридон в хорошем смысле этого слова.» Если вспомнить «Коридона» Андре Жида, впервые опубликованного в испанском переводе в 1929 году и только что вышедшего третьим изданием, можно почти не сомневаться в имевшей место аллюзии на «ту Любовь, что о себе молчит»*. Рапун продолжает:
«Я помню о тебе постоянно. Не иметь возможности видеть того, с кем ты находился рядом каждый час в течение многих месяцев – это слишком, чтобы суметь забыть. Особенно если к этому человеку ты привязан так, как я привязан к тебе. Но поскольку ты собираешься вернуться, меня утешают мысли о том, что эти часы повторятся. Я утешаюсь еще и тем, что ты уехал не просто так, а с некоей миссией. Это утешение припасено для тех из нас, в ком сильно чувство долга – и таких нас все меньше. (...) По крайней мере, я хоть что-то написал тебе, хотя ты заслуживаешь большего. Я хочу закончить сейчас. Я буду писать тебе часто. Самый теплый привет от друга, который никогда не забывает тебя.»
Это единственное письмо, сохранившееся из всей переписки Лорки и Родригеса Рапуна, хотя мы можем предположить, что писали они друг другу часто. Исчезновение писем – это всего лишь еще один досадный провал в истории частной жизни Лорки. Истории, которую многие обстоятельства, и не в последнюю очередь осторожность самого поэта, сумели скрыть завесой тайны – порой совершенно непроницаемой.
* Строка из стихотворения лорда Альфреда Дугласа «Две любви» в переводе Александра Лукьянова.
с.392-93 Август-сентябрь 1934 года.
В одну из летних поездок «Ла Барраки» представления, данные в Сантандере, были высоко оценены Жаном Прево и известным итальянским театральным критиком Эцио Леви. - прим. мое.
(...) Леви был настолько очарован Лоркой и «Ла Барракой», что, вернувшись в Италию, он пригласил поэта на Римский Театральный конгресс, проведение которого планировалось в октябре (1934 года). На конгрессе Федерико должен был рассказать об опыте работы со студенческой труппой. Лорка ответил, что он очень бы хотел, но не может, пока не узнает сроков начала репетиций «Йермы», премьера которой намечена на ноябрь. Супруга Лорки тоже была приглашена на конгресс. Федерико, которого эта часть приглашения, безусловно, позабавила, спросил Леви: раз уж так получилось, что он не женат, может ли он взять с собой секретаря труппы, который является также и его личным секретарем? Перспектива каникул в Риме с Рафаэлем Родригесом Рапуном казалась очень заманчивой, но в результате поездка не состоялась, а ответ Леви неизвестен. То, что Лорка к этому времени сделал Рапуна своим личным секретарем, заставляет думать об их растущем сближении, хотя мы не располагаем документальными свидетельствами их отношений в этот период. (...)
с.410-11 Август 1935 года
К этому времени Лорка наконец закончил отделывать свой нью-йоркский цикл – настолько, что согласился на изготовление машинописной копии для потенциальных издателей. Умоляя одного из друзей вернуть ему рукопись какого-то стихотворения, поэт похвастался, что раньше никогда не диктовал писем. И добавил, что как раз это письмо написано его личным секретарем. Об отношениях Лорки и Рапуна к этому моменту почти невозможно найти какой-либо информации: никакой корреспонденции не появилось на свет за все эти годы, не осталось дневников, а устные свидетельства столь же скудны, сколь и бесполезны. Мы можем предположить лишь то, что в силу профессиональных отношений и личной привязанности двое должны были видеться практически каждый день.
(...) Примерно с лета 1935 года Лорка начинает отдаляться от «Ла Барраки», все больше времени уделяя собственному творчеству. К зиме почти все связи с труппой были разорваны. В конце концов студенческий профсоюз избрал новых представителей в комитет управления театром, и Рафаэль Родригес Рапун потерял свое место секретаря.(...)
с.419-421 Октябрь 1935 года.
(...) Маурисио Тора-Балари, молоденький знакомый Лорки в Барселоне, познакомился с поэтом в доме Карлоса Морлы Линча в 1929 году. Теперь он приехал в Валенсию, чтобы увидеть «Йерму», и обнаружил Федерико нетерпеливо ожидающим прибытия из Мадрида «близкого друга». К его досаде, «близкий друг» не приехал к назначенному времени. Речь почти наверняка шла о Рафаэле Родригесе Рапуне, который присоединился к Федерико через несколько дней в Барселоне. Есть указания на то, что Лорка в то время был очень обеспокоен отношениями с Рапуном. Его тревога и сомнения отражаются в двух сонетах, написанных в Валенсии. Это «Сонет о письме» и «Поэт говорит правду», которые поэт набросал на обрывках почтовой бумаги с вензелем отеля «Виктория» и которые принадлежат к циклу «Сонетов смутной любви».
О «Гонгорианском сонете», также написанном в это время в Валенсии, мы располагаем более подробной информацией. Когда «Ла Баррака» на несколько дней приехала в Валенсию, Лорка познакомился с молодым и необыкновенно элегантным Хуаном Хиль-Альбертом, поэтом из соседнего городка Алькой, чей отец был богатым промышленником. Теперь они снова встретились. Хиль-Альберт собирался выпускать сборник сонетов, в которых он и не пытался скрыть свою гомосексуальность. Однажды утром он восторженно слушал, как Федерико читает «Донью Роситу» Маргарите Ксиргу и ее актерам, и на другой день ему в голову пришло послать Лорке подарок – купленную на местном рынке голубку в клетке. Хиль-Альберт ничего не знал о Рапуне и вообще о личной жизни Лорки. Он был очень удивлен, когда следующей весной в Мадриде узнал, что Федерико написал сонет в стиле Гонгоры. В этом сонете поэт посылает голубя в клетке своему возлюбленному.
Не найдено ни одного документа, в котором сам Лорка обращался бы к циклу любовных сонетов, получивших общее название «Сонеты смутной любви». Главным источником информации стал поэт Висенте Алейсандре. Он сам слышал от Лорки это название и вспоминал, как Федерико читал сонеты в узком кругу за несколько месяцев до гибели. Когда Федерико закончил, Алейсандре воскликнул: «Господи, какая душа! Как же ты любил, сколько же ты выстрадал, Федерико!» (пер. цит. с испанского Н. Малиновской)
Через сорок пять лет, незадолго до первой публикации одиннадцати сонетов, наконец-то собранных вместе, Алейсандре заявил, что сонеты были посвящены конкретному человеку, возлюбленному Лорки (он не был еще готов назвать имя) и что по его мнению «смутная любовь» (“amor oscuro”) не подразумевала для самого Федерико только лишь однополую любовь. В этих сонетах, согласно Алейсандре, любовь называется «смутной» («oscuro») потому, что она мучительна, трудна, невзаимна, непонята, а не только потому что она гомосексуальна. Несмотря на некоторые сомнения, аллюзия на «темную ночь души» Сан-Хуана де ла Крус совершенно ясна. Федерико искренне восхищался его стихами и часто читал их Сальвадору Дали, а прилагательное «смутный» по отношению к любви в языке Лорки обозначало именно однополые отношения, что и было заявлено ранее в сонете «Адам». Как бы то ни было, « преследование» и «слежка», которым подвергаются любовники в сонетах, обусловлены запретным характером их страсти.
Из Валенсии Маргарита Ксиргу и Федерико вернулись в Барселону. Премьера «Кровавой свадьбы» в театре Палас Принсипаль была намечена на 22 ноября. Если бы не заметки Сиприано Риваса Черифа, опубликованные в Мехико через 20 лет после смерти поэта, мы бы могли так никогда и не узнать, что Родригес Рапун был в те дни в Барселоне вместе с Федерико. Ривас вспоминает, что в один из дней поэт не явился на репетицию. Он нашел его в одном из кафе, в глубоко подавленном состоянии. Федерико сидел, обхватив голову руками. Как выяснилось, прошлой ночью после пирушки во фламенко-баре в нижнем городе Рапун ушел с красивой молодой цыганкой и не вернулся в отель к условленному времени. Федерико был в отчаянии, полагая, что Рафаэль бросил его. Как вспоминает Ривас Чериф, он вытащил из кармана пачку писем Рафаэля, чтобы доказать страстный, вполне плотский характер их отношений. Если верить памяти Черифа, Лорка связывал свою гомосексуальность с юношеским опытом. Он сказал, что не осознавал ее до тех пор, пока в возрасте семи лет не был разлучен со своим лучшим другом из Фуэнте-Вакерос – мальчиком чуть младше его, чьи родители переехали в другую деревню. Поэт также утверждал, что его тесная связь с матерью делала для него невозможными гетеросексуальные отношения – заявление, которое Ривас Чериф счел неловкой отсылкой к теории Фрейда. Тем не менее двумя годами ранее в Монтевидео поэт публично говорил что, в то время как его брат и сестры свободны для создания семьи, он полностью принадлежит своей матери.
1936 год.
(Цитата неточна)
Начиная с января, Маргарита Ксиргу уговаривала Федерико поехать с ее труппой в Мексику, чтобы насладиться ожидаемым успехом постановок «Йермы», «Кровавой свадьбы», «Доньи Роситы», а также «Дамы-дурочки» Лопе де Веги, которую Лорка обработал для труппы знаменитой аргентинской актрисы Эвы Франко еще в конце 1933 года, живя в Буэнос-Айресе. В это время Маргарита со своим театром гастролировала в Стране Басков, и поэт сопровождал ее, выступая перед публикой с лекциями и чтением стихов. 30 января Лорка внезапно возвращается из Бильбао в Мадрид: с одной стороны, он работал сразу над несколькими проектами, осуществление которых планировалось в столице и требовало его присутствия; с другой – он ненавидел прощания и не захотел провожать Маргариту в Сантандер, откуда 31 января она с труппой отплывала в Гавану. В течение следующих месяцев Маргарита тщетно убеждала Федерико присоединиться к ней в Мексике. Одной из причин его нежелания покидать Испанию могло быть то, что мысль о разлуке с Рафаэлем Родригесом Рапуном казалась ему нестерпимой. Маргарита Ксиргу больше никогда не видела Федерико.
Июль 1936 года.
Как известно, Лорка покинул Мадрид 13 июля 1936 года, и на поезд его провожал один из близких друзей, Рафаэль Мартинес Надаль. Об этом дне и прощании на вокзале Аточа можно прочитать в книге «Гранада 1936 года. Убийство Федерико Гарсиа Лорки». Но вот этого небольшого абзаца там не было:
«Отчет Мартинеса Надаля о последних часах, проведенных Лоркой в Мадриде, опубликованный через двадцать семь лет, не может быть принят как абсолютно достоверный документ. Автор не только путает даты – Лорка покинул столицу вечером 13-го, а не 16-го июля – но и допускает ряд важных пробелов в рассказе, а приведенные им диалоги слишком красивы, чтобы быть убедительными. В частности, удивляет отсутствие каких-либо упоминаний о Рапуне. Неужели Лорка не виделся с ним перед отъездом? Кажется невероятным, чтобы он не попрощался со своим возлюбленным прежде чем решиться так спешно покинуть столицу. О последних месяцах его дружбы с Рапуном информация утрачена почти полностью. Но мы знаем, что если Федерико еще не уехал в Мексику к этому моменту, то откладывал отъезд именно из-за него. Он чувствовал, что не в силах расстаться со своим другом – а Рапун в это время был глубоко вовлечен в дела объединения социалистической и коммунистической молодежи.»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мария Тереса Леон, пламенная коммунистка, жена Рафаэля Альберти, хорошо знала Рафаэля Родригеса Рапуна и была в курсе отношений между ним и Лоркой. Когда в октябре тридцать шестого ответ генерала Гонсалеса Эспиносы Герберту Уэллсу* был опубликован в мадридских газетах и стало ясно, что поэт действительно убит и что страшные слухи оказались правдой, она вновь встретила Рапуна. «Никто бы не мог страдать сильнее, чем этот спокойный с виду парень», – писала она в воспоминаниях. «Проходили часы, дни, ночи... Смерть стала казаться избавлением. И Рафаэль встретился со смертью на севере. Я убеждена, что, расстреляв все патроны, он просто дал себя убить. Это был его способ вернуть Федерико.»
Сиприано Ривас Чериф, арестованный нацистами в Германии и переданный в руки Франко, слышал подобную версию уже после своего освобождения из тюрьмы в 1945 году. Некто рассказал ему, что Рапун записался добровольцем в Республиканскую армию как только уверился в том, что фашисты убили Федерико; в одном из боев он выскочил из траншеи со словами «Я хочу умереть». Через несколько мгновений он упал как подкошенный. Ривас Чериф так и не смог проверить правдивость этой истории, которую он счел всего лишь красивой легендой.
Но информация была верной. После окончания артиллерийских курсов (из нескольких возможных он выбрал те, что проводились в мурсийском городке Лорка) Рафаэль получил звание лейтенанта и летом 1937 года командовал батареей недалеко от Рейносы, на севере. Один из его солдат вспоминал его как человека «серьезного, культурного и малоразговорчивого». Это были дни наступления Франко на Сантандер, и бои на этом участке велись напряженные.
Утром 10 августа батарея противостояла воздушным силам мятежников, и ближе к полудню, выдержав отчаянный натиск франкистов и получив небольшую передышку, Рапун с двумя товарищами отправился на поиски новой позиции для батареи. Они остановились на окраине городка Барсена де Пас де Конча, где воздушный налет застал их врасплох. Двое солдат, бывших с Рапуном, бросились на землю, но Рафаэль остался сидеть на бруствере. Разорвавшийся в двух шагах снаряд смертельно ранил его.
В свидетельстве о смерти Рапуна написано, что он скончался 18 августа 1937 года в военном госпитале Сантандера от множественных ранений в спину и поясничную область. Лорка – и едва ли Рафаэль мог об этом знать – был убит в тот же самый день за год до этого. Никто в госпитале не знал ни возраста артиллерийского лейтенанта, ни места его рождения, ни имен его родителей. Не осталось записей о его последних минутах, о предсмертной просьбе, вообще о каких-либо сказанных им перед смертью словах. Он был похоронен на кладбище Сириего на берегу Кантабрийского моря. Спустя восемь дней Сантандер перешел в руки Франко. В июне, двумя месяцами ранее, Родригес Рапун отметил свой двадцать пятый день рождения.
* На телеграмму Уэллса «С нетерпением жду новостей о судьбе выдающегося коллеги Федерико Гарсиа Лорки и заранее благодарен за любезный ответ» военный губернатор Гранады генерал Эспиноса ответил «кратко и совсем нелюбезно: «Мне неизвестно, где находится дон Федерико Гарсиа Лорка» - из предисловия Хуана Кобо к книге Гибсона «Гранада 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки».
Фото из книги Яна Гибсона "Federico Garcia Lorca: A Life", Pantheon Books, New York 1997 © и с сайта Дома-Музея Лорки Уэрта де Сан-Висенте в Гранаде.
-
-
19.08.2008 в 09:41-
-
19.08.2008 в 17:01Насчет перепоста я полагаю так: перевод наш, никаких авторских прав на него объявлено не будет, посему текст - пожалуйста; это уже не английский и не испанский оригинал; вторая фотография лежит в сети в открытом доступе вот здесь, с нею тоже не должно быть проблем. Колеблюсь только насчет снимка, сделанного в Альхесирасе (первый слева), поскольку даже в подписи к нему указана ссылка на владельца ("благодаря любезности дона Гонсало Менендеса Пидаля). Я отсканировала его из книжки, черт его знает... собственно, я и пост полузакрыла только из-за этой фотографии.
-
-
19.08.2008 в 18:03-
-
19.08.2008 в 18:13Написала про этого Рафаэля Рапуна, потому что мальчик мне очень понравился, и жаль его ужасно... 25 лет... В его мадридской квартире хранились многие рукописи Лорки, они погибли при бомбежке города. Сколько же утеряно безвозвратно!
-
-
19.08.2008 в 18:16-
-
19.08.2008 в 18:27-
-
19.08.2008 в 18:30-
-
19.08.2008 в 19:31-
-
19.08.2008 в 19:34-
-
23.08.2010 в 11:08-
-
23.08.2010 в 20:20