Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Послушала «Chatterton - The Allington Solution», нашла в сети роман Акройда, взялась читать. Заодно и самого Чаттертона...
Как всегда, покопалась в Сети, довольно поверхностно. Итоги раскопок:
Очень пафосно изложенная история
«Птицы больше не прилетают на подоконник каморки под крышей. Ее хозяин давно не выбрасывал хлебные крошки за окно — просто выбрасывать который день уже нечего. Никто больше не приходит в ветхую мансарду. Только крысы шарят по углам. Они ждут, когда этот тощий юноша наконец умрет от голода. Ну что же, господа крысы и крысята. Сами виноваты, что не оставили нищего мальчика одного. Придется вам выслушать историю безмерного честолюбия. Порока, который иных губит вернее вашей верной спутницы — чумы.
***
Вот он лежит на продавленном топчане — Томас Чаттертон, семнадцати лет от роду. Мальчик, который не разрешал матери называть его Томми. Который на последний грош купил не хлеба, а крысиного яду. Не для вас, господа крысы и крысята. Для себя. Ибо одни лишь нищие побродяжки умирают от голода. Благородный человек и уйти должен по-джентльменски.
А так хотелось выбиться в благородные!
В середине восемнадцатого столетия? В портовом английском городе Бристоле? И кому? Сыну учителя при кафедральном соборе? Именно — если с детства посвятить себя этому. Если с шести лет, едва научившись читать, буквально глотать книги по музыке, математике, астрономии, философии, метафизике. Если в десять лет принести в местную газету стихи и немедленно увидеть их напечатанными.
Но этого мало. Этим не завоюешь Лондон. Нужно совершить нечто такое... такое... И мальчик совершил.
***
Теперь, господа крысы и крысята, наберитесь терпения и послушайте о делах столь старинных, сколь и скучных. Давным-давно, когда неправедная жизнь еще не стала обязательной спутницей успеха, богатые грешники отказывали церкви во искупление своих непотребств земли и доходы. Бумаги те, имеющие касательство к пожертвованиям, хранились с великой тщательностью. Каждому дарителю церковные власти выделяли для этих целей особый сундук.
Был такой сундук и у господина Каннинга, добродетельного купца. Этот символ раскаяния во грехах охраняли шесть разных замков, ключи от которых хранились у шести сановников, церковных и светских. Вместилище документов‚ спрятали в темную кладовую Редклифской церкви. По прошествии столетий документы эти утратили всякую важность, ключи затерялись и само значение сундука позабылось. И вот в 1727 году смотритель ризницы позвал слесаря и велел ему сбить засовы с сундука господина Каннинга. Сломали шесть замков и увидели, что внутри лежат никому теперь не нужные старые пергаменты. И всякий отныне мог брать из этого сундука все что ни попадя. Вот и учителю Чаттертону достался целый ворох испятнанных бледными готическими буквами пергаментов. Он их потихоньку пускал на починку переплетов Библий и грамматик.
***
Ну что, почтенные крысы и голохвостые крысята? Скучно вам? Ничего. Дальше будет веселее. Ибо перенесемся мы на кухню семейства Чаттертонов. Учитель умер за три месяца до рождения Томаса, и бедная вдова, получив в наследство кроме прочего бесполезные пергаменты, понемногу употребляла их на хозяйственные нужды. Эх, матушка! Спалить бы вам эту дрянь, пока не попала она в руки сыну. Глядишь, и прожил бы мальчик подольше да поскромнее.
Однажды мать застала Томаса с пергаментами в руках:
— Что ты делаешь, сынок?
— Мама, я нашел сущий клад!
Скажите мне, крысы и крысята, острозубые друзья мои, — что есть старинный деловой документ (если на мгновение забыть о его питательных свойствах)? Две-три строки, а далее — источенный пылью и червем пустой лист. Отрежь строчки, и в руках окажется старинный пергамент. Так и поступил вчерашний школьник, а нынче уже подьячий в адвокатской конторе. После же развел чернила пожиже и написал первую букву в своем смертном приговоре.
Зачем? Чтобы завоевать вознесшийся в своей гордости Лондон. Ибо шестнадцатилетний клерк понял, что мальчик из Бристоля никогда не сделает себе имени одними стихами. Что нужна известность — громоподобная, оглушительная, — чтобы Лондон содрогнулся и повернул надменную башку свою в сторону возмутителя спокойствия. А там уж газеты станут драться за право напечатать стихи юного гения, и на лестнице его жилища лакеи вельмож сцепятся за право первым вручить поэту приглашение от своих господ.
***
И на обрывках старинных пергаментов Томас написал старинным почерком и изумительно верно подобранным архаичным стилем стихи, баллады, описания бристольских событий XV века, которые тут же и сочинил. Потом придумал, что все это великолепие принадлежит перу самого мастера Каннинга, владельца ветхого сундука, монаха Роули и прочих не чуждых изящной словесности господ. Имена позаимствовал с надгробных плит местного кладбища. Язык стилизован безупречно, почерк тоже — лишь мелкие недочеты позволят со временем распознать в документах гениальную мистификацию.
Смотрите же, крысиное племя, вот он, Томас Чаттертон, все ближе к вам. Он едет из Бристоля в Лондон. В руках его — баул с лжеписаниями гуманистов времен короля Эдуарда IV, а также полным собранием англосаксонской поэзии — ее мальчик „перевел“ с оригиналов, которых никогда не существовало. В сердце его — честолюбие, которому нет предела. Он поселился в мансарде. Писал как одержимый — рассказы, зарисовки, поэмы... едко, остроумно... даром. Издатели не хотели платить провинциальному щенку. И вдруг — записка от самого лорд-мэра Лондона Уильяма Бэдфорда: вельможный господин прочитал оду в свою честь за подписью Чаттертона и теперь хочет видеть его у себя с тем, чтобы впредь оказывать всяческое покровительство. Томас ликовал, ликовали и вы, достопочтенные крысы и крысята — ему слава, вам — еда на каждый день.
Накануне визита к мэру Чаттертон отписал домой, в Бристоль: „Я трачу деньги, чтобы, как обязывает моя новая профессия, одеваться по моде и поддерживать достойную компанию: каждая моя статья вызывает ко мне интерес. Если деньги придут ко мне столь же быстро, как и слава, я пришлю вам 5000 фунтов“.
Этим же вечером у себя в особняке скончался лорд-мэр...
Чаттертон в отчаянии. Он хватается за последнюю возможность — свою тяжелую артиллерию. Выручай, покойный монах Роули, пусть ты никогда и не жил на свете! Томас собирает свои мистификации и посылает их сэру Горацио Уолполу, брату всесильного премьер-министра, писателю и специалисту по Средневековью. И при сем записка: „Сэр, будучи несколько осведомленным в вопросах древности, я обнаружил любопытные манускрипты; некоторые из них могут вам пригодиться в будущем для работы над вашими поистине занимательными „Анекдотами о живописи“.
Кажется, Уолпол имел наглость не поверить в подлинность бумаг. Отделался вежливой запиской, а скоро и думать забыл о самоуверенном щенке. Томас впал в отчаяние. Нет денег. Нет надежд. Гордость мешает вернуться домой, в Бристоль — после блеска Лондона поганая контора провинциального адвоката пуще смерти. И уже поползли разговорчики — нет никакого сундука со старинными манускриптами. Есть только неудавшийся поэт.
Почтенные крысы и крысята, не смотрите с такой жадностью на стакан, из которого сейчас пьет ваш приятель Томас Чаттертон, семнадцатилетний неудачник. Не сладкий портвейн в том стакане — мышьяк, который должен бы извести ваше племя. А вместо этого убивает гордого мальчика из провинции.
Утром 24 августа 1770 года служанка вошла в комнату Чаттертона и увидела, что мертвый поэт лежит на топчане, а растерзанные им перед смертью рукописи глодают развеселые крысы...
***
Если бы у Чаттертона был надгробный памятник — а его нет, ибо нищего самоубийцу просто бросили в общую могилу, — но если бы он был, то на нем, скорее всего, были бы высечены слова, которые сказал о юном гении Сэмюэл Джонсон, энциклопедист и непререкаемый авторитет того времени:
„Надо только представить себе, что шестнадцатилетний мальчишка обладал таким богатством образов и идей, что его стихи с их легкостью стихосложения и элегантностью языка были приняты за творения некого Роули, жившего во времена Эдуарда IV“.
А внизу — мелко так — можно было бы приписать мнение кузины Томаса: „Он был горд, как Люцифер“...»
(с)
Стихов в оригинале
Песня из трагедии «Элла» в переводе Н. Смирнова, в переводе С. Бунтмана.
Стихов в переводе на русский язык
Нашлась пьеса Владимира Балашова «Томас Чаттертон», в ней несколько цитат из стихов Чаттертона (выделены курсивом).
Картинки

(Позировал Джордж Мередит, а кто это такой, расскажу позднее: побежала на работу.
))
Ну, выпонели, что собственно Чаттертона играет Бен.
http://narod.ru/disk/19839181001/Audioplays.rar.html
Как всегда, покопалась в Сети, довольно поверхностно. Итоги раскопок:
Очень пафосно изложенная история
БЕЗМЕРНОЕ ЧЕСТОЛЮБИЕ ЮНОГО ЧАТТЕРТОНА
«Птицы больше не прилетают на подоконник каморки под крышей. Ее хозяин давно не выбрасывал хлебные крошки за окно — просто выбрасывать который день уже нечего. Никто больше не приходит в ветхую мансарду. Только крысы шарят по углам. Они ждут, когда этот тощий юноша наконец умрет от голода. Ну что же, господа крысы и крысята. Сами виноваты, что не оставили нищего мальчика одного. Придется вам выслушать историю безмерного честолюбия. Порока, который иных губит вернее вашей верной спутницы — чумы.
***
Вот он лежит на продавленном топчане — Томас Чаттертон, семнадцати лет от роду. Мальчик, который не разрешал матери называть его Томми. Который на последний грош купил не хлеба, а крысиного яду. Не для вас, господа крысы и крысята. Для себя. Ибо одни лишь нищие побродяжки умирают от голода. Благородный человек и уйти должен по-джентльменски.
А так хотелось выбиться в благородные!
В середине восемнадцатого столетия? В портовом английском городе Бристоле? И кому? Сыну учителя при кафедральном соборе? Именно — если с детства посвятить себя этому. Если с шести лет, едва научившись читать, буквально глотать книги по музыке, математике, астрономии, философии, метафизике. Если в десять лет принести в местную газету стихи и немедленно увидеть их напечатанными.
Но этого мало. Этим не завоюешь Лондон. Нужно совершить нечто такое... такое... И мальчик совершил.
***
Теперь, господа крысы и крысята, наберитесь терпения и послушайте о делах столь старинных, сколь и скучных. Давным-давно, когда неправедная жизнь еще не стала обязательной спутницей успеха, богатые грешники отказывали церкви во искупление своих непотребств земли и доходы. Бумаги те, имеющие касательство к пожертвованиям, хранились с великой тщательностью. Каждому дарителю церковные власти выделяли для этих целей особый сундук.
Был такой сундук и у господина Каннинга, добродетельного купца. Этот символ раскаяния во грехах охраняли шесть разных замков, ключи от которых хранились у шести сановников, церковных и светских. Вместилище документов‚ спрятали в темную кладовую Редклифской церкви. По прошествии столетий документы эти утратили всякую важность, ключи затерялись и само значение сундука позабылось. И вот в 1727 году смотритель ризницы позвал слесаря и велел ему сбить засовы с сундука господина Каннинга. Сломали шесть замков и увидели, что внутри лежат никому теперь не нужные старые пергаменты. И всякий отныне мог брать из этого сундука все что ни попадя. Вот и учителю Чаттертону достался целый ворох испятнанных бледными готическими буквами пергаментов. Он их потихоньку пускал на починку переплетов Библий и грамматик.
***
Ну что, почтенные крысы и голохвостые крысята? Скучно вам? Ничего. Дальше будет веселее. Ибо перенесемся мы на кухню семейства Чаттертонов. Учитель умер за три месяца до рождения Томаса, и бедная вдова, получив в наследство кроме прочего бесполезные пергаменты, понемногу употребляла их на хозяйственные нужды. Эх, матушка! Спалить бы вам эту дрянь, пока не попала она в руки сыну. Глядишь, и прожил бы мальчик подольше да поскромнее.
Однажды мать застала Томаса с пергаментами в руках:
— Что ты делаешь, сынок?
— Мама, я нашел сущий клад!
Скажите мне, крысы и крысята, острозубые друзья мои, — что есть старинный деловой документ (если на мгновение забыть о его питательных свойствах)? Две-три строки, а далее — источенный пылью и червем пустой лист. Отрежь строчки, и в руках окажется старинный пергамент. Так и поступил вчерашний школьник, а нынче уже подьячий в адвокатской конторе. После же развел чернила пожиже и написал первую букву в своем смертном приговоре.
Зачем? Чтобы завоевать вознесшийся в своей гордости Лондон. Ибо шестнадцатилетний клерк понял, что мальчик из Бристоля никогда не сделает себе имени одними стихами. Что нужна известность — громоподобная, оглушительная, — чтобы Лондон содрогнулся и повернул надменную башку свою в сторону возмутителя спокойствия. А там уж газеты станут драться за право напечатать стихи юного гения, и на лестнице его жилища лакеи вельмож сцепятся за право первым вручить поэту приглашение от своих господ.
***
И на обрывках старинных пергаментов Томас написал старинным почерком и изумительно верно подобранным архаичным стилем стихи, баллады, описания бристольских событий XV века, которые тут же и сочинил. Потом придумал, что все это великолепие принадлежит перу самого мастера Каннинга, владельца ветхого сундука, монаха Роули и прочих не чуждых изящной словесности господ. Имена позаимствовал с надгробных плит местного кладбища. Язык стилизован безупречно, почерк тоже — лишь мелкие недочеты позволят со временем распознать в документах гениальную мистификацию.
Смотрите же, крысиное племя, вот он, Томас Чаттертон, все ближе к вам. Он едет из Бристоля в Лондон. В руках его — баул с лжеписаниями гуманистов времен короля Эдуарда IV, а также полным собранием англосаксонской поэзии — ее мальчик „перевел“ с оригиналов, которых никогда не существовало. В сердце его — честолюбие, которому нет предела. Он поселился в мансарде. Писал как одержимый — рассказы, зарисовки, поэмы... едко, остроумно... даром. Издатели не хотели платить провинциальному щенку. И вдруг — записка от самого лорд-мэра Лондона Уильяма Бэдфорда: вельможный господин прочитал оду в свою честь за подписью Чаттертона и теперь хочет видеть его у себя с тем, чтобы впредь оказывать всяческое покровительство. Томас ликовал, ликовали и вы, достопочтенные крысы и крысята — ему слава, вам — еда на каждый день.
Накануне визита к мэру Чаттертон отписал домой, в Бристоль: „Я трачу деньги, чтобы, как обязывает моя новая профессия, одеваться по моде и поддерживать достойную компанию: каждая моя статья вызывает ко мне интерес. Если деньги придут ко мне столь же быстро, как и слава, я пришлю вам 5000 фунтов“.
Этим же вечером у себя в особняке скончался лорд-мэр...
Чаттертон в отчаянии. Он хватается за последнюю возможность — свою тяжелую артиллерию. Выручай, покойный монах Роули, пусть ты никогда и не жил на свете! Томас собирает свои мистификации и посылает их сэру Горацио Уолполу, брату всесильного премьер-министра, писателю и специалисту по Средневековью. И при сем записка: „Сэр, будучи несколько осведомленным в вопросах древности, я обнаружил любопытные манускрипты; некоторые из них могут вам пригодиться в будущем для работы над вашими поистине занимательными „Анекдотами о живописи“.
Кажется, Уолпол имел наглость не поверить в подлинность бумаг. Отделался вежливой запиской, а скоро и думать забыл о самоуверенном щенке. Томас впал в отчаяние. Нет денег. Нет надежд. Гордость мешает вернуться домой, в Бристоль — после блеска Лондона поганая контора провинциального адвоката пуще смерти. И уже поползли разговорчики — нет никакого сундука со старинными манускриптами. Есть только неудавшийся поэт.
Почтенные крысы и крысята, не смотрите с такой жадностью на стакан, из которого сейчас пьет ваш приятель Томас Чаттертон, семнадцатилетний неудачник. Не сладкий портвейн в том стакане — мышьяк, который должен бы извести ваше племя. А вместо этого убивает гордого мальчика из провинции.
Утром 24 августа 1770 года служанка вошла в комнату Чаттертона и увидела, что мертвый поэт лежит на топчане, а растерзанные им перед смертью рукописи глодают развеселые крысы...
***
Если бы у Чаттертона был надгробный памятник — а его нет, ибо нищего самоубийцу просто бросили в общую могилу, — но если бы он был, то на нем, скорее всего, были бы высечены слова, которые сказал о юном гении Сэмюэл Джонсон, энциклопедист и непререкаемый авторитет того времени:
„Надо только представить себе, что шестнадцатилетний мальчишка обладал таким богатством образов и идей, что его стихи с их легкостью стихосложения и элегантностью языка были приняты за творения некого Роули, жившего во времена Эдуарда IV“.
А внизу — мелко так — можно было бы приписать мнение кузины Томаса: „Он был горд, как Люцифер“...»
(с)
Стихов в оригинале
Песня из трагедии «Элла» в переводе Н. Смирнова, в переводе С. Бунтмана.
Стихов в переводе на русский язык
Нашлась пьеса Владимира Балашова «Томас Чаттертон», в ней несколько цитат из стихов Чаттертона (выделены курсивом).
Картинки


Henry Wallis (1830–1916) «The Death of Chatterton»

(Позировал Джордж Мередит, а кто это такой, расскажу позднее: побежала на работу.

Ну, выпонели, что собственно Чаттертона играет Бен.

http://narod.ru/disk/19839181001/Audioplays.rar.html
@темы: Benedict Cumberbatch, литература