Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Что-то меня торкнуло, муркнуло, и я без какой-либо связи с какими-либо датами и событиями заказала на Алиб.ру три книги. Которые давно надо было заказать, да все - то денег нет, то забудешь, то типа что-то есть кусочками на бумаге, а что-то - в электронке... Но сегодня прям нашло - как получу и выкуплю - буду хвастаться... или не буду. Как хорошо, что сейчас есть такие букинистические магазины! Пометка: федериковые книжки.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Пока ничего определенного, но наученная горьким опытом моя организьма оповестила меня, что в ближайшие дни вирус, залетевший мне в нос, планирует провести наступательную операцию. Плевать бы, конечно, но неприятно. А мы его ремантадинчиком, медком, виноградцем... Красненького немножко опять же, ага. И надеюсь, что к 23-му числу я буду в полной боевой готовности, ибо концерт мне все-таки обещали... Приходите, кто захочет!
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
"Журналист НиколасГильен, коренастый двадцатисемилетний мулат, поглядывая на Федерико исподлобья, читал ему свои стихи — иронические сонеты, изящные, под Рубена Дарио, баллады, свободные строки, написанные в новейшей авангардистской манере. Все это было вполне профессионально, свидетельствовало о хорошем вкусе и обширной поэтической эрудиции. Не хватало одного — собственного голоса. Федерико молчал, опустив голову. читать дальше Тот, видимо, почувствовал — ноздри его раздулись, резче обозначились скулы. «Романс о бессоннице», — начал он, и с первых слов Федерико узнал интонацию «Цыганского романсеро», подхваченную уже многими подражателями. Но здесь она была нарочито подчеркнута, заострена до пародийности... Ах, вот оно что! Этот парень, оказывается, ступал в чужой след не бездумно; он не отгораживался от влияний, а впускал их в себя — так впускают вражеский отряд в осажденную крепость, чтобы справиться с ним внутри, обезоружить, вызнать секреты, а там, глядишь, и перейти в наступление. Рискованный способ, требующий абсолютной уверенности в собственных силах! Вскинув голову, Федерико синтересом посмотрел в сумрачные глаза Николаса. «Ты понял?» — требовали эти глаза, и он закивал, улыбаясь: понял, понял.
Говорить о стихах не стали. Исполнившись доверия к Федерико, Гильен охотно отвечал на его расспросы. Он родился в Камагуэе, где отец его был одним из вождей либеральной партии. В семье любили говорить о двух предках — об отцовском, конквистадоре, и о том черном, привезенном из Африки, к которому восходил материнский род. Первое воспоминание детства: всадники в широкополых шляпах скачут по улице — это девятьсот шестой год, гражданская война, новая американская оккупация. Николасу не исполнилось еще пятнадцати лет, когда отца расстреляли солдаты правительства. Бедность, отчаянные усилия матери вырастить шестерых детей, работа в типографии пополам с ученьем... И все унижения, выпадающие на долю человека смешанной крови.
Знает ли Федерико, что на Кубе судьба человека и теперь во многом зависит от цвета кожи? Что после двух революций, после принятия конституции, в которой торжественно провозглашено равенство всех граждан, до сих пор существуют места, где неграм и мулатам лучше не появляться? Попробуй-ка они в том же Камагуэе зайти в парк Аграмонте! И это на Кубе, которой негры дали лучшие ее ритмы, танцы, красочные обряды!
Голос Николаса вдруг потеплел. Он заговорил, все более увлекаясь, о легендарной негритянке Теодоре Хинес, по прозвищу «Ma Теодора», прославившейся своими плясками и куплетами еще в XVI веке, о том, как и поныне на улицах Гаваны устраивают карнавальное шествие, или скорее игру с гигантским изображением змеи, о состязаниях певцов-импровизаторов, старающихся перещеголять друг друга в остроумии и находчивости. А песенки городских окраин? Ведь это же целый эпос с постоянными героями — легкомысленной Аделой Кинь Грусть, прелестной мулаткой Марией де ла О, негром-губошлепом Перико Требехо!..
Федерико взмолился: он должен во что бы то ни стало услышать, увидеть своими глазами все это — ну, разве что кроме певицы XVI века! Упрашивать Гильена не пришлось. Очень довольный, он тут же повел Федерико в черные кварталы — в Гуанабакоа, в Реглу, распахнул перед ним двери Академии негритянского танца, куда вообще-то посторонних не допускали, а после потащил его по кабачкам, барам и прочим заповедным местам, где все знали Николаса и дружелюбно приветствовали его спутника, где Гавана плясала и пела не для туристов, а для себя самой.
Не один вечер просидели они вдвоем за бутылкой золотистого гаванского рома под колдовские звуки, извлекаемые из дерева, металла, обожженной глины и высушенных тыкв длинными черными пальцами музыкантов. Облокотившись на стол и держа рюмку перед глазами — он называл это: «видеть жизнь в ромовом свете», — Федерико внимательно слушал пояснения Гильена, великого знатока народных музыкальных форм — дансонов, румб, гуарачей.
Особое предпочтение Николас отдавал сону, танцу-песне, пришедшему из Сантьяго и полнее всего воплотившему кубинский характер. В соне, утверждал он, можно выразить любое чувство — так велико его ритмическое разнообразие и такую свободу предоставляет он для импровизации. А впрочем, что тут объяснять! Загоревшись, он переглядывался с музыкантами, обменивался несколькими словами с ближайшими соседями, и вот уже воцарялась тишина в кабачке, трехструнная гитара с барабаном-бонго начинали выплетать свои узоры, и какой-нибудь оборванец, выйдя на середину, затягивал сон о Папе Монтеро:
Сеньоры, сеньоры, мне родные покойника оказали доверье, чтобы прогнал я горе, которое мыкал всю жизнь Папа Монтеро.
Раздавался яростный взрыв ударных инструментов. Затем вступал общий хор посетителей, то ли всерьез подражая заупокойной молитве, то ли кощунственно ее пародируя: Пусть оплачет нашего друга — сумба! — знойная румба.
«В землю уже закопали», — жаловался солист. И хор весело подтверждал: — сумба! — румберо-каналью.
Все более легкомысленным тоном запевала принимался перечислять земные блага, которых безвременно лишился каналья румберо:
Никогда уже не наденет сомбреро.
— Сумба! — подхватывал хор еще веселей. — Папа Монтеро!
Постепенно ритм учащался. Его отбивали ладонями по столикам, по коленям, выскакивали в проход и, повинуясь подмывающей музыке, начинали двигать плечами и бедрами. Плясали все посетители, плясали музыканты, не выпуская из рук инструментов, плясал Николас в сбившемся набок галстуке, плясал Федерико, азартно перенимая коленца у откаблучивавшей перед ним грудастой мулатки. Над заботами и горестями, над всяческими запретами и, кажется, над самою смертью торжествовал бесшабашный кубинский сон.
Расходились под утро. Всю дорогу до отеля Федерико продолжал донимать Николаса расспросами; и, посвящая его в тайны сона, где счастливо встретились два потока — негритянский и креольский, Гильен почему-то испытывал такое чувство, как будто не спутнику, а себе самому открывает он глаза, как будто многие мелочи, порознь жившие в памяти, соединяются вдруг, становятся необыкновенно значительными от одного лишь присутствия этого человека.
Уже простившись, Федерико порывался еще что-то спросить или сказать, но каждый раз останавливался и только бросал на приятеля взгляд, который показался бы тому укоризненным, если бы он знал за собою хоть какую-нибудь вину. Однако взгляд этот преследовал Николаса до самого дома, странным образом смешиваясь в его сознании с собственными растревоженными мыслями, с неотвязно звучащими ритмами...
То, что исподволь созревало в нем, конечно, вышло бы наружу и без знакомства с Федерико. И все-таки именно в одну из этих апрельских ночей 1930 года Николас Гильен впервые ощутил, что ритм, пронизывающий его, начинает превращаться в слова, расслышал четыре слога, которые нашептывал ему на ухо незнакомый голос: «негр-губошлеп, негро-бембон». Он так и не уснул до утра. Негро-бембон, негро-бембон, негро-бембон... Едва рассвело, он принялся за работу и, словно припоминая позабытый мотив, в один присест записал стихотворение, не похожее ни на одно из тех, какие сочинял раньше. Стихотворение называлось «Негро-бембон»; два эти слова прошивали его насквозь, как припев. А следом пришли другие стихи — о девчонке, что верна своему негру, и о другой, продающей себя за деньги, о любви на пустой желудок и просто об уличной встрече: Иди, иди, прохожий, шагай, иди без остановки, шагай! Зайдешь к ней в дом — что видел меня, не выдавай. Иди, иди, прохожий, шагай!
Только к вечеру положил он перо, еще раз перечитал восемь лежащих перед ним стихотворений, глубоко вздохнул, поставил общий заголовок: «Мотивы сона». Теперь он знал, что за голос не давал ему покоя всю ночь — наконец-то собственный его голос!
Успех «Мотивов сона» был оглушительным — их тут же положили на музыку, их распевали на улицах люди, отродясь не читавшие стихов, не знавшие даже имени автора. Критики заявляли, что Гильен отыскал секрет по-настоящему кубинской поэзии, в поисках которой уже давно блуждают лучшие таланты. Раздавались, правда, и другие голоса, обвинявшие поэта в потворстве низменным вкусам толпы.
Как-то на очередном банкете в честь Федерико Гарсиа Лорки — число этих банкетов по мере его пребывания на Кубе возрастало в геометрической прогрессии — встал с бокалом в руке некий сеньор, один из тех, кто, не написав ни строчки, ухитряется занимать пожизненное место в отечественной литературе. Федерико терпеливо слушал речь, переливавшуюся всеми красками тропического красноречия. Вдруг он насторожился — оратор превозносил Гарсиа Лорку за достойную восхищения осторожность, которую тот проявляет в использовании народного творчества, облагораживая его и возвышая до уровня настоящей поэзии. Какой пример, восклицал сеньор, расплескивая в возбуждении вино на скатерть, для некоторых из молодых поэтов Кубы, впогоне за дешевой популярностью протягивающих руку уличной музе и не останавливающихся перед тем, чтобы ввести в литературу столь вульгарный, он бы даже сказал, площадной, жанр, как сон!
Гости переглянулись — одни со злорадством, другие с возмущением: все понимали, о ком идет речь. Момент был выбран хитро, оратор мог быть уверен, что не встретит отпора, — кто же станет превращать чествование Гарсиа Лорки в дискуссию о Гильене! — a между тем его выпад назавтра же облетел бы всю Гавану и Федерико невольно оказался бы причастным к этому. С безмятежным лицом поднялся Федерико для ответного слова. Те, кто еще надеялся, что он по крайней мере возразит наглецу, опустили глаза: поэт в изысканных выражениях благодарил своего прославленного собрата, украшение обеих Америк, гордость испанской расы, за незаслуженно высокую оценку, которой тот удостоил его стихи, — разумеется, по своей безграничной благожелательности, так выразительно здесь сегодня продемонстрированной.
Кто-то, не выдержав, прыснул в салфетку. Прославленный собрат медленно наливался кровью. Федерико невозмутимо продолжал. Лишь исчерпав запас общих мест и несусветных комплиментов, засевших в памяти еще с лекций дона Рамона в Гранадском университете, он попросил позволения заключить речь новыми стихами, написанными на Кубе. Все захлопали. Украшение обеих Америк впервые перевело дух — и тут же снова втянуло голову в плечи.
— Стихотворение, которое я прочту, — сказал Федерико, — называется «Сон».
Сейчас он был серьезен по-настоящему.
Когда выглянет месяц полный, я поеду в Сантьяго-де-Куба, поеду в Сантьяго. Оседлаю черные волны и поеду в Сантьяго. Когда пальма захочет стать птицей, поеду в Сантьяго, и в медузу платан превратится — поеду в Сантьяго.
В притихшем банкетном зале плыл, покачиваясь, кубинский народный сон с испанской поэзией на борту — уплывал, не трогаясь с места, в неведомый край детской мечты.
С рыжеголовым Фонсекой поеду в Сантьяго, с Ромео и розовою Джульеттой поеду в Сантьяго. ...О Куба! О ритм шелестящий, острый! Поеду в Сантьяго. О канувший каплей в тропики остров! Поеду в Сантьяго. Арфа тугих стволов, цветок, кайман безмолвный! Поеду в Сантьяго. Я всегда говорил, что поеду в Сантьяго — оседлаю черные волны и поеду в Сантьяго.
Переждав аплодисменты, Федерико поднял руку.
— Я написал эти стихи, — сказал он, обводя пристальным взглядом гостей, — в подражание моему другу, поэту Николасу Гильену." (с) - Лев Осповат. Когда этим летом я читала книгу Гибсона, упоминания не то что об этом знакомстве - вообще имени Николаса Гильена не нашла. И задалась вопросом: а был ли мальчик, то есть встреча-то? Конечно, такому красивому и забавному рассказу хотелось верить, и поведение вполне в духе Федерико, но ведь Гибсон же! Авторитет и вообще! Причем без шуток, да. И задала я вопрос по этому поводу сеньоре Волонтери, жительнице Буэнос-Айреса. Не Куба, конечно, но все же Латинская Америка... Ну не могло быть, чтобы два таких человека на таком маленьком острове да не встретились! Я оказалась права. И Лев Самойлович Осповат оказался прав. А вот господина Гибсона теперь хочется спросить: "А куда это из Вашей книги Николас Гильен делся?" Правда, свой источник информации сеньора Волонтери не указала...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Самое хорошее время, чтобы перечитать "Ночь в одиноком октябре" Роджера Желязны. Но я - перечитаю другое... Нет, не то, что в следующем посте. Но тесно с этим связанное...)))
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Хотела лечь спать пораньше, но в родном сообществе увидела один комментарий... заинтересовалась, пошла к автору в дневник... и увязла на весь вечер. Про весь недосып забыла. Пиарить не буду (пока), толпы туда не набегут явно, а кому сильно надо - сам набредет. Я вот родную душу, кажется, нашла... Утащила, спасибо хозяйке того дневника - не могу удержаться и не перепостить - а остальные сокровища лежат там на своем месте!
Эти ангелы могут погибнуть и завтра. И даже сегодня. Во всех @-дневниках не может не найтись на них хозяев! Размести этот пост у себя в дневнике, и дай им шанс выжить! Тел. 89162577285. Жить им осталось недолго, если не забрать их с улицы. А на улице их 14 штук. Нужны хозяева, или хотя бы передержка...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Заглянула на форум и обнаружила, что в Питере несколько энтузиастов хотят показать фильм "Пусть говорят" на большом экране. Правда, кинотеатр предполагается не самый большой и не самый центральный - ну, это понятно. Если кто-то из моих питерских ПЧ захочет посмотреть старый добрый музыкальный, очень красивый, фильм в кинотеатре, как 30-40 лет назад, пишите сюда, я передам нашим на форуме, а когда станет известно точно, напишу место, дату и время.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Посмотрела еще одну запись виктюковского спектакля - "Мою жену зовут Морис!" Посмеялась от души, потому что пьеса смешная и действительно смешно сыграна. Полюбовалась на уже ставших любимыми актеров. Поблагодарила в очередной раз человека, который мне это записал. Мр)
А потом поставила запись концерта Рафаэля в Teatro de la Zarzuela, который состоялся 25 сентября 2003 года - первый концерт после тяжелой болезни и рискованной операции - трансплантации печени. Какое распахнутое, трогательное в своем удивлении лицо: "Я снова здесь?! Я снова... дома?!" - и морщинки, морщинки 58-летнего человека, который всего полгода назад вернулся от Грани, удержавшись на тоненьком волоске. И чистое наслаждение - ощущать себя ВНОВЬ РОДИВШИМСЯ - здесь. Дома. На сцене. Глаза, полные света. И летящий голос...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Ушел из жизни певец Муслим Магомаев... Божественный баритон, невероятная карьера, тонна обаяния... Такой гармоничный союз с замечательной Тамарой Синявской... Всего шестьдесят шесть лет.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий, но глохнут в душе тумана моя тропинка и песня. Свет мои крылья ломает, и боль печали и знанья в чистом источнике мысли полощет воспоминанья.
читать дальше Все розы сегодня белы, как горе мое, как возмездье, а если они не белы, то снег их выбелил вместе. Прежде как радуга были. А снег идет над душою. Снежинки души - поцелуи и целые сцены порою; они во тьме, но сияют для того, кто несет их с собою.
На розах снежинки растают, но снег души остается, и в лапах бегущих лет он саваном обернется.
Тает ли этот снег, когда смерть нас с тобой уносит? Или будет и снег другой и другие - лучшие - розы? Узнаем ли мир и покой согласно ученью Христову? Или навек невозможно решенье вопроса такого?
А если любовь - лишь обман? Кто влагает в нас жизни дыханье, если только сумерек тень нам дает настоящее знанье. Добра - его, может быть, нет,- и Зла - оно рядом и ранит.
Если надежда погаснет и начнется непониманье, то какой же факел на свете осветит земные блужданья?
Если вымысел - синева, что станет с невинностью, с чудом? Что с сердцем, что с сердцем станет, если стрел у любви не будет?
Если смерть - это только смерть, что станет с поэтом бездомным и с вещами, которые спят оттого, что никто их не вспомнит? О солнце, солнце надежд! Воды прозрачность и ясность! Сердца детей! Новолунье! Души камней безгласных! Сегодня чувствую в сердце неясную дрожь созвездий, сегодня все розы белы, как горе мое, как возмездье.
пер. Овадия Савича
ОригиналCANCION OTOÑAL Noviembre de 1918 (Granada)
Hoy siento en el corazón un vago temblor de estrellas, pero mi senda se pierde en el alma de la niebla. La luz me troncha las alas y el dolor de mi tristeza va mojando los recuerdos en la fuente de la idea.
Todas las rosas son blancas, tan blancas como mi pena, y no son las rosas blancas, que ha nevado sobre ellas. Antes tuvieron el iris. También sobre el alma nieva. La nieve del alma tiene copos de besos y escenas que se hundieron en la sombra o en la luz del que las piensa.
La nieve cae de las rosas, pero la del alma queda, y la garra de los años hace un sudario con ellas.
¿Se deshelará la nieve cuando la muerte nos lleva? ¿O después habrá otra nieve y otras rosas más perfectas? ¿Será la paz con nosotros como Cristo nos enseña? ¿O nunca será posible la solución del problema?
¿Y si el amor nos engaña? ¿Quién la vida nos alienta si el crepúsculo nos hunde en la verdadera ciencia del Bien que quizá no exista, y del Mal que late cerca?
¿Si la esperanza se apaga y la Babel se comienza, qué antorcha iluminará los caminos en la Tierra?
¿Si el azul es un ensueño, qué será de la inocencia? ¿Qué será del corazón si el Amor no tiene flechas?
¿Y si la muerte es la muerte, qué será de los poetas y de las cosas dormidas que ya nadie las recuerda? ¡Oh sol de las esperanzas! ¡Agua clara! ¡Luna nueva! ¡Corazones de los niños! ¡Almas rudas de las piedras! Hoy siento en el corazón un vago temblor de estrellas y todas las rosas son tan blancas como mi pena.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Моб от Панурга, переданный Сильвестром. Вы оставляете комментарий, где указываете, с какого времени существует ваш дневник, а я называю вам наугад месяц и год. Вы выбираете любую запись за этот месяц, снова публикуете ее в своем журнале и комментируете с точки зрения себя сегодняшнего.
Мне достался сентябрь 2007-го. Правда, с тех пор во мне мало что кардинально *поклон в сторону Его Высокопреосвященства)* изменилось, но в сентябре я исполнила свою многолетнюю мечту. В сентябре у меня было немного записей по той простой причине, что 2 недели я была в Испании. И там со мною приключились сказки... Вот одна из них.
Расскажу я вам, ребятушки, сказку старую-старинную... (с)
читать дальшеТо есть, абсолютно новую, конечно. Ибо это одна из тех сказок, что случились со мной в Испании... Случились, потому что я сама их искала. И кое-что удалось найти. Сначала похвастаюсь: Кто в курсе подобных вещей - это типичная такая гранадская керамика. Ручная работа, посему грубоватая, не особо аккуратная... но очень живая и душевная, ИМХО.
А теперь - сказка. Накрыл меня в Гранаде дождь. Аккурат в тот момент, когда я от Пуэрта Эльвира ("Por el arco de Elvira quiero verte pasar, para saber tu nombre y ponerme a llorar.") топала по calle Elvira в сторону площади Isabel la Catolica. Пришлось передвигаться короткими перебежками от укрытия к укрытию - зонта не было, а тоненькая куртка, хотя и с капюшоном, спасала мало... Как говорится, разверзлись хляби небесные. Но если бы не дождь... Зашла спрятаться от очередного опрокинутого с неба ушата воды в лавочку, где была распродажа керамики Там дядечка лет 60, хозяин лавки, закончил обслуживать женщину, договорился о доставке покупки и спросил, что угодно мне. Я сказала, что у меня осталось мало денег, но хотелось бы купить что-нибудь недорогое на память о городе. И добавила, что вообще-то я еще ищу одного молодого человека - может, знаете? - его Федерико зовут... Дядечка лукаво улыбнулся и сказал, что конечно знает! И добавил: "Федерико как-то сказал: если однажды потеряете меня, ищите меня в Гаване. ("Si me pierdo, que me busquen en La Habana". ) У меня, говорит, и табличка есть, где это написано." Табличка действительно висела на планшетке у самой двери. Но на табличку мне денег не хватило, да и куда мне ее вешать дома - некуда, а вот кружечку с гранадской росписью я у него купила Хотя сейчас думаю - надо было ту табличку взять...
Хотела после паузы начать подробный отчет по порядку, но решила, что так интереснее, а отчет с течением времени начинает казаться пресноватым и скучным. Лучше - вот такие эпизоды... URL записи
Откомментировать эту запись я могу сейчас только так, как и год назад: на Кубу так на Кубу! Готовимся, копим средства, разрабатываем маршрут... Даже конкретные сроки уже намечены.:)
Хлещет по окнам ливень осенний; брызжут осколки струй на ступени, вымыв до глянца листья сирени. В сердце, как в поле, льет с небосклона... Плещет и плещет дождь монотонно.
Тонут в тумане мутные дали, тонет округа в смутной печали. Луч розоватой диагональю льется по мокрой раме оконной... Плещет и плещет дождь монотонный,
В сердце и в поле так нелюдимо! Рядом ни друга нет, ни любимой... Юность проходит тщетно и мимо... Лоб ощущает холод ладони. Ливень осенний все монотонней.
Ливень, как слезы... Вечер и ливень... Как не присниться сердцу и ниве, будто их доля станет счастливей, если прольется свет с небосклона? Плещет и плачет дождь монотонно.