Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Угостила меня, натурально, одна больная шоколадкой. Я, как обычно, вежливо кивнула и засунула шоколадку на полку шкафчика. Через несколько дней захотелось мне шоколаду темного, я достала шоколадку с полки, хотела распечатать обертку... и обнаружила вложенные в нее две карты:
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Да, пока не забыла приддупредить: концерт меня под гордым названием "Испанские мотивы" таки будет, подтверждено сегодня - и уже безо всяких там отмен. Так что жду могущих и желающих 23-го ноября в 12-00 в Дзержинском краеведческом музее по адресу Дзержинск, пр. Дзержинского, 8. Кому надо объяснить маршрут от вокзала или от остановки 320-й маршрутки - спрашивайте!
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Снова "не день Бэкхема". В семь утра позвонила заведующая и расстроенным голосом сообщила, что у нее в квартире потек стояк, она заливает соседей, посему вызвала слесарей и, соответственно, на работу не придет. А работаем мы с нею, напоминаю, вдвоем в отделении, рассчитанном на 60 человек и четверых врачей соответственно. Так что если у одной из нас случается форс-мажор или просто отпуск, то... Ладно, говорю я Элене Ивановне бодрым голосом, не волнуйся, справлюсь. Просто не буду делать лишних движений, как обычно. Приезжаю на работу - утро начинается с того, что одной из бабушек "снова плохо". В результате я протанцевала вокруг нее с небольшими перерывами (в том числе и пару раз срываясь с первого этажа, где приемный, на четвертый, где отделение) часа три, в итоге к полудню мы таки перевели ее в ПИТ, а еще через час передо мной встала перспектива писать очередную справку о смерти. В это же самое время у пациентки, которая утром получила от меня выписной эпикриз (а вела ее Элена Ивановна), случился гипертонический криз, плавно перетекший в транзиторную ишемическую атаку, так что тетеньку не только не выписали, а, ессно, перевели с дневного стационара на круглосуточное пребывание и строгий постельный на сутки. А еще у нас со вчерашнего дня работала инвентаризационно-ревизионная комиссия, в результате чего мне (как председателю профкома) была притащена на подпись стопка расписок и описей толщиной в 10 см. Когда я заявила, что вотпрямщас у меня нет не то что десяти минут - десяти секунд свободных, кладовщица велела передать нашей сестре-хозяйке: "А пусть Людмила Юрьевна не пообедает, а подпишет эти описи!" Мою реакцию представили? Родственники умершей бабушки пришли за 10 минут до завершения рабочего дня, в результате я наплевала на порыв уйти вовремя, написала не только справку о смерти, но и еще кучу того, что писать именно сегодня было необязательно... зато завтра писать меньше. Давление не стала мерять принципиально. Все равно на работе оно у меня хитрит и изворачивается. А стресс великолепно снимает пяти- (или шести-?)километровая прогулка в хорошем темпе с почти полной луной по правую руку. Замечательные ощущения! Плюс "Диван Тамарита", перекладываемый из миниатюрной книжки в память. И последующий заход в "Книгомир", в котором проходит акция "всё за 50%". Да, так каково же расстояние от моей больницы до ДКиТХ? А теперь в наушниках саундтрек к "Столу царя Соломона". И "Yo menamori d'un aire", в частности.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Ночью залила на Япапку песню, проверила я - все нормально, проверила одна моя ЖЖ-френдесса-полуночница - все нормально... А сегодня все дружно жалуются на глюки как Япапки, так и Осла.
У деда прогрессирует паранойя. Четвертый день пишет заявление в милицию на 12 листах по поводу того, что на него напал какой-то придурок во дворе дома. В темное время суток, то есть после 16-00, он теперь боится выходить из дома. Если учесть, что на сборы "в дорогу" у него уходит от часа до полутора, логично предположить, что последние 4 суток, увлеченный написанием заявления, он на улицу не выходил. Сегодня по возвращении с работы обнаружила, что теперь он не только гимнастику при свете делать боится, но и пишет при свете, который падает из окошка санузла под потолком кухни (кто жил или живет в старых квартирах, эту фишку знает - сквозные боковые высоко расположенные окошки между ванной и туалетом, между туалетом и кухней), боясь включить верхнюю трехрожковую люстру. И не обедал, конечно же. Цитировал мне некоторые фразы - вынос мозга.
Сегодня в маршрутке очень хотелось выскочить на полном ходу - сначала песТня с текстом читать дальше"Расцвела сирень в моём садочке, Ты пришла в сиреневом платочке, Ты пришла - и я пришел. И тебе, и мене хорошо!
Я тебя в сиреневом платочке Целовал я в розовые щечки. Тучка шла, и дождик шел,- И тебе, и мене хорошо!
Отцвела сирень в моем садочке, Ты ушла в сиреневом платочке. Ты ушла - и я ушел. И тебе, и мене хорошо!
Не могла пождать меня немного, Ты нашла, нашла себе другого. Ты нашла - и я нашел, И тебе, и мене хорошо!
Вот тогда в сиреневом садочке Родилась сиреневая дочка, Тучка шла, и дождик шел,- И тебе, и мене хорошо!
Расцвела сирень в моём садочке, Ты пришла в сиреневом платочке, Ты пришла - и я пришел. И тебе, и мене хорошо! Потом - господин Розенбаум. Ну когда уже я добуду новые аккумуляторы для своей бордовой балалайки? Хнык.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Бабушка Этл Игорь Белый
У бабушки Этл было три котёнка, Em a# h e Три зверька, котята - не собачки. a# h e H7 Дом бабушки Этл обходили сторонкой, Через выселки шли мимо водокачки. Em Ай-вэй, шли мимо водокачки, C обходили, как возможно; H7 Ай-вэй, шли, через левое плечо C плевали осторожно. H7 Ай-вэй, ай-вэй... Am H7 читать дальше А первый котёнок был зелёного цвета, Как трава в апреле у калитки. Недобро косился, пропадал до рассвета, Иногда умел играть на скрипке. Ай-вэй, умел играть на скрипке полнолунными ночами; Ай-вэй, безлунными ночами ничего не замечали. Ай-вэй, ай-вэй...
Накрапывал дождик, облака в обиде На безветрие скрывали солнце. Второго котёнка так никто и не видел - Его бабушка прятала в колодце. Ай-вэй, в пустом колодце на отшибе, чёрном и глубоком; Ай-вэй, единственным оттуда он подмигивал мне оком. Ай-вэй, ай-вэй...
Я помню лето, месяц на ограде, Стук сапог военных через сени. А третьего мне разрешали гладить По субботам или воскресеньям. Ай-вэй, давали гладить по пушистой шерсти, мягким нитям; Ай-вэй, как плохо помню бабушку я Этл, извините! Ай-вэй, ай-вэй...
09.02.96, Москва
Бабушка Этл возвращается!
Музыка Игоря Белого Стихи Александра Карпова
У бабушки Этл был внучонок Мотл, И носил он туфель ортопедл. И в тех ортопедл он на велосипедл Ездил к бабушке Этл, где обедал. Ай-вэй, к старушке Этл на велосипедл ездил Мотл! Ай-вэй, со старой Этл весело по фене Мотл ботал!
читать дальшеНо как-то Мотл взял пол-литра ботл, И поехал Мотл прямо к Этл. И прямо при Этл выдул всю ботл Мотл И слабал поддатл хеви метал. Ай-вэй, а старой Этл все одно - что Битл, что Дип пепл! Ай-вэй, играл на скрипке Мотл и об пол ногою топал!
(в том же ритме) Is there anybody goin' to listen to my story all about the girl who came to stay... She's the kind of girl you want so much it makes you sorry still you don't regret a single day. Ай-вэй, ай-вэй...
Но старая Этл взяла Мотла за патл И сказала: Ах ты, бегемотл! Да как я с тобой по фене ботала, падл, Век не видеть воли, идиотл! Ай-вэй, вспылила Этл, туфель ортопедл не промазал! Ай-вэй, не ходит больше Мотл к Этл, вот ведь, блин, шлемазл! Ай-вэй. Ай-вэй...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
С отрочества, услышав эту песню, замираю. Какую красоту все-таки способен создавать человек звуками... Это и о поэте, и о композиторе, и о голосе... Иоганн Вольфганг Гете. Тео Макебен. Милица Корьюс.
Пожалуй, самое прекрасное колоратурное сопрано из всех, слышанных мною... Там по ссылкам еще есть!
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
...крутится со вчерашнего дня...
"...как прекрасен «Диван Тамарита», изданный уже посмертно! Но газеллы и касыды, столь же изысканные, как и «Песни» Лорки, пронизаны еще неведомой «Песням» тоской, почти отчаянием. Думаю, что ни один из прежних сборников Лорки не был так целен и совершенен, как «Тамарит». Вот названия открывающих книгу газелл: «О нежданной любви», «О пугающей близости», «О6 отчаявшейся любви», «О скрытной любви», «О горьком корне»... Одна из касыд называется «О ветвях».
В Тамарите — сады и своры, и собаки свинцовой масти ждут, когда опустеют ветви, ждут, когда их сорвет ненастье.
читать дальшеЕсть там яблоня в Тамарите, грозди слез ее ветви клонят. Соловей там гасит рыданья, а фазан их пепел хоронит.
Не печалятся только ветви — одного они с нами склада: в дождь не верят и спят так сладко, словно каждая стала садом.
На коленях качая воду, ждали осени две долины. Шло ненастье слоновьим шагом, частокол топча тополиный.
В Тамарите печальны дети, и всю ночь они до восхода ждут, когда облетят мои ветви, ждут, когда их сорвет непогода.
пер. А. Гелескула
читать дальшеСтихи навеяны сентябрьским вечером в Тамарите: непогода, сломанные ветви, вторжение детей... Но поэт, гранадский волшебник, преображает Тамарит в запредельный небывалый сад, где бродят неведомые существа, истерзанные человеческой тоской. Стихотворение соткано из символов, созвучных друг другу: собаки свинцовой масти, грозди слез на яблоневых ветвях, соловей, что гасит рыданья, и фазан, что хоронит их пепел. У этих странных животных и гроздей слез на ветвях — вместо яблок — одна забота: ждать. Они рождены и живы этой тоской ожиданья. Ждут осени человек и две долины. Как монументален этот образ —«На коленях качая воду,//ждали осени две долины». И нам нет дела до того, что логические концы не сходятся с концами; этот могущественный образ выверен чувством. И многозначен — как все прочие составляющие стихотворения. В первой строфе говорится, что в Тамарите рыщут собаки свинцовой масти, в последней упомянуты печальные дети. Все персонажи касыды измучены ожиданием. Но что должно совершиться? Ненастье, вернее тьма, а не ветер и не вода, сносит частокол тополиный. (Слоновий шаг тьмы — еще один, не уступающий двум долинам, качающим воду, пластически выверенный образ.) И оказывается, что все ждут, когда опадут листья, облетят ветви Тамарита — и это увидят собаки свинцовой масти и печальные дети. Как непохоже на обычный в поэзии осенний пейзаж! Здесь не просто облетают листья — тьма с неизбежностью рушит сад, срывая ветви. Но причина не только в ней — ветви обречены сломиться, и от сознания, что их участь такова изначально, еще тяжелее. Поэт воплощает в стихе свое восприятие осени, обостренное предчувствие смерти. Тень этого предчувствия лежит на всех образах касыды. Облик всех персонажей искажен, и причина тому одна — тоска. Таков этот сад — Тамарит, так не похожий ни на один из земных садов. Сад, вместивший целый мир:
В глазах у меня отныне пусть ищут твой дальний отсвет. пер. А. Гелескула
Эти строки о цыганском городе могут относиться и к саду. «В глазах у меня», в груди, в сердце — там, где трепещут любовь и страх, ставшие в касыде ветвями и ненастьем. Ветви, подобно нам, не знают страха, когда не помнят или не знают о неизбежном — когда им неведомо, что они неизбежно сломятся, и не обязательно под натиском тьмы — он лишь ускорит гибель. Так осень открывает нам лицо смерти. Поэт, повторяя в конце строку из первой строфы:
...когда опустеют ветви,—
слегка заменяет ее, поднимаясь к высотам трагедии:
...когда облетят мои ветви..."
Из эссе Хорхе Гильена "Живой Федерико".
CASIDA DE LOS RAMOS
Por las arboledas del Tamarit han venido los perros de plomo a esperar que se caigan los ramos, a esperar que se quiebren ellos solos.
El Tamarit tiene un manzano con una manzana de sollozos. Un ruiseñor apaga los suspiros y un faisán los ahuyenta por el polvo.
Pero los ramos son alegres, los ramos son como nosotros. No piensan en la lluvia y se han dormido, como si fueran árboles, de pronto.
Sentados con el agua en las rodillas dos valles esperaban al otoño. La penumbra con paso de elefante empujaba las ramas y los troncos.
Por las arboledas de Tamarit hay muchos niños de velado rostro a esperar que se caigan mis ramos, a esperar que se quiebren ellos solos.
Et si tu n'existais pas, Dis-moi pourquoi j'existerais. Pour traОner dans un monde sans toi, Sans espoir et sans regrets.
Et si tu n'existais pas, J'essaierais d'inventer l'amour, Comme un peintre qui voit sous ses doigts NaОtre les couleurs du jour. Et qui n'en revient pas.
Et si tu n'existais pas, Dis-moi pour qui j'existerais. Des passantes endormies dans mes bras Que je n'aimerais jamais.
Et si tu n'existais pas, Je ne serais qu'un point de plus Dans ce monde qui vient et qui va, Je me sentirais perdu, J'aurais besoin de toi.
Et si tu n'existais pas, Dis-moi comment j'existerais. Je pourrais faire semblant d'Кtre moi, Mais je ne serais pas vrai.
Et si tu n'existais pas, Je crois que je l'aurais trouve, Le secret de la vie, le pourquoi, Simplement pour te creer Et pour te regarder.
Моя не знать французского, посему привожу и перевод своей любимой песни.
Если б не было тебя, Скажи, зачем тогда мне жить, В шуме дней как в потоках дождя Сорванным листом кружить. Если б не было тебя, Я б выдумал себе любовь, Я твои не искал бы черты И убеждался б вновь и вновь, Что это все ж не ты...
Если б не было тебя, То для чего тогда мне быть, День за днем находить и терять, Ждать любви, но не любить. Если б не было тебя, Я б шел по миру как слепой, В гуле сотен чужих голосов Узнать пытаюсь голос твой И звук твоих шагов... Если б не было тебя, И мне не быть собой самим, Так и жил бы, твой призрак любя, Призраком твоим любим. Если б не было тебя, Я знаю, что не смог бы ждать, Разгадал бы секрет бытия, Только чтоб тебя создать И видеть лишь тебя... Если б не было тебя... Если б не было тебя... Если б не было тебя... Если б не было тебя... Если б не было тебя...
Mas dicha que dolor hay en el mundo más flores en la tierra que rocas en el mar hay mucho más azul que nubes negras y es mucha más la luz que la oscuridad
Digan lo que digan los demás.
Son muchos, muchos más los que perdonan que aquellos que pretenden a todo condenar la gente quiere paz y se enamora y adora lo que es bello nada más
Digan lo que digan los demás.
Hay mucho, mucho más amor que odio más besos y caricias que mala voluntad los hombres tienen fe en la otra vida y luchan por el bien, no por el mal.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Были посиделки у Найса и Марты и "оркестр под руководством" Милорда Фортуната. Я туда, в оркестр, тоже умудрилась быть втянута. Посему писать мне об этом вечере сложно, да и не буду. Не очень-то я умею словами про волшебство рассказывать...
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
На подоконнике поспевает гранат. В этом году один, но в следующем мы постараемся исправиться! Был же год, когда народилось пятеро гранатят...))) Снова слушаю Виктора Хару, после вчерашнего-позавчерашнего разговора с Alnikа. Снова купаюсь в звуках этого голоса и никак не отделаюсь от привкуса грусти в мыслях. Ну, куда ж от этого денешься... Поехала в Нижний - знакомиться и общаться с хорошими людьми. Ура.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Вчера ходили на очередной концерт Сергея Лашманова ("по основному месту работы" - одного из солистов группы "Республика") и Ирины Крутовой. Поймала себя на том, что перестала получать удовольствие от когда-то нежно любимых романсов, потому что стала зачем-то вслушиваться в текст! И очень зря, конечно, но невозможно не вслушаться в слова, в которые артист вкладывает столько чувства и страсти. Эх, а когда-то и я романсы пела... и много ведь. Да и сейчас некоторые помню и пою "по заявкам" во время домашних посиделок. Но, кажется, на следующий романсовый концерт Сергея и Ирины я не пойду. Вот если бы они (или - еще лучше - Сергей сольно ) сделали полностью программу "Песни советских композиторов"... Да составили ее из песен типа "Ноктюрна" Бабаджаняна, "Мелодии" Пахмутовой... Ах, мячты, мячты... В общем вот. А что до текстов романсов...
читать дальше"Мы оба лжем и оба это знаем. Какая страшная и жуткая игра! Ведь мы давно так ясно понимаем, Что кончить прошлое пора..."
"Все, что было, все, что ныло, все давным-давно уплыло, Утомились лаской губы, И натешилась душа. Всё, что пело, всё, что млело, Всё давным-давно истлело... Только ты, моя гитара, Прежним звоном хороша."
"В «Иллюзионе» в программе «Кинолекторий» (раздел «Музыкальные фильмы») 19 ноября в 15 часов состоится показ “Cuando Tu No Estas”. Как обычно, перед сеансом выступит киновед, который представит заявленную ленту, будут продемонстрированы отрывки из ряда других фильмов с участием Рафаэля." - пишет на нашем форуме Татьяна Эпштейн.
"Думаю, для москвичей это будет небезынтересно! Конечно, время не самое удобное (среда, 3 часа дня), но желающие поучаствовать уже нашлись! Впрочем, в «Иллюзионе» всегда приятно встречаться, там на редкость уютно, премиленькое кафе с отгороженным уголком для "небольшой компании", да и репертуар – для наших вкусов – чудесный!
Мы, конечно, проконтактировали с администрацией и другими заинтересованными лицами. И с полной убежденностью могу утверждать, что наши бесконечные «заявки» на любимые фильмы вполне «срабатывают»!
Интересно, какое количество наших товарищей, мечтающих о таких показах, реально прибудет на этот?"
Уточняю: фильм будет идти с дубляжем, поскольку, как и "Пусть говорят", переводился еще в 1969-м году.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Что-то меня торкнуло, муркнуло, и я без какой-либо связи с какими-либо датами и событиями заказала на Алиб.ру три книги. Которые давно надо было заказать, да все - то денег нет, то забудешь, то типа что-то есть кусочками на бумаге, а что-то - в электронке... Но сегодня прям нашло - как получу и выкуплю - буду хвастаться... или не буду. Как хорошо, что сейчас есть такие букинистические магазины! Пометка: федериковые книжки.
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
Пока ничего определенного, но наученная горьким опытом моя организьма оповестила меня, что в ближайшие дни вирус, залетевший мне в нос, планирует провести наступательную операцию. Плевать бы, конечно, но неприятно. А мы его ремантадинчиком, медком, виноградцем... Красненького немножко опять же, ага. И надеюсь, что к 23-му числу я буду в полной боевой готовности, ибо концерт мне все-таки обещали... Приходите, кто захочет!
Mira cómo se mece una vez y otra vez, virgen de flor y rama, en el aire de ayer. (с)
"Журналист НиколасГильен, коренастый двадцатисемилетний мулат, поглядывая на Федерико исподлобья, читал ему свои стихи — иронические сонеты, изящные, под Рубена Дарио, баллады, свободные строки, написанные в новейшей авангардистской манере. Все это было вполне профессионально, свидетельствовало о хорошем вкусе и обширной поэтической эрудиции. Не хватало одного — собственного голоса. Федерико молчал, опустив голову. читать дальше Тот, видимо, почувствовал — ноздри его раздулись, резче обозначились скулы. «Романс о бессоннице», — начал он, и с первых слов Федерико узнал интонацию «Цыганского романсеро», подхваченную уже многими подражателями. Но здесь она была нарочито подчеркнута, заострена до пародийности... Ах, вот оно что! Этот парень, оказывается, ступал в чужой след не бездумно; он не отгораживался от влияний, а впускал их в себя — так впускают вражеский отряд в осажденную крепость, чтобы справиться с ним внутри, обезоружить, вызнать секреты, а там, глядишь, и перейти в наступление. Рискованный способ, требующий абсолютной уверенности в собственных силах! Вскинув голову, Федерико синтересом посмотрел в сумрачные глаза Николаса. «Ты понял?» — требовали эти глаза, и он закивал, улыбаясь: понял, понял.
Говорить о стихах не стали. Исполнившись доверия к Федерико, Гильен охотно отвечал на его расспросы. Он родился в Камагуэе, где отец его был одним из вождей либеральной партии. В семье любили говорить о двух предках — об отцовском, конквистадоре, и о том черном, привезенном из Африки, к которому восходил материнский род. Первое воспоминание детства: всадники в широкополых шляпах скачут по улице — это девятьсот шестой год, гражданская война, новая американская оккупация. Николасу не исполнилось еще пятнадцати лет, когда отца расстреляли солдаты правительства. Бедность, отчаянные усилия матери вырастить шестерых детей, работа в типографии пополам с ученьем... И все унижения, выпадающие на долю человека смешанной крови.
Знает ли Федерико, что на Кубе судьба человека и теперь во многом зависит от цвета кожи? Что после двух революций, после принятия конституции, в которой торжественно провозглашено равенство всех граждан, до сих пор существуют места, где неграм и мулатам лучше не появляться? Попробуй-ка они в том же Камагуэе зайти в парк Аграмонте! И это на Кубе, которой негры дали лучшие ее ритмы, танцы, красочные обряды!
Голос Николаса вдруг потеплел. Он заговорил, все более увлекаясь, о легендарной негритянке Теодоре Хинес, по прозвищу «Ma Теодора», прославившейся своими плясками и куплетами еще в XVI веке, о том, как и поныне на улицах Гаваны устраивают карнавальное шествие, или скорее игру с гигантским изображением змеи, о состязаниях певцов-импровизаторов, старающихся перещеголять друг друга в остроумии и находчивости. А песенки городских окраин? Ведь это же целый эпос с постоянными героями — легкомысленной Аделой Кинь Грусть, прелестной мулаткой Марией де ла О, негром-губошлепом Перико Требехо!..
Федерико взмолился: он должен во что бы то ни стало услышать, увидеть своими глазами все это — ну, разве что кроме певицы XVI века! Упрашивать Гильена не пришлось. Очень довольный, он тут же повел Федерико в черные кварталы — в Гуанабакоа, в Реглу, распахнул перед ним двери Академии негритянского танца, куда вообще-то посторонних не допускали, а после потащил его по кабачкам, барам и прочим заповедным местам, где все знали Николаса и дружелюбно приветствовали его спутника, где Гавана плясала и пела не для туристов, а для себя самой.
Не один вечер просидели они вдвоем за бутылкой золотистого гаванского рома под колдовские звуки, извлекаемые из дерева, металла, обожженной глины и высушенных тыкв длинными черными пальцами музыкантов. Облокотившись на стол и держа рюмку перед глазами — он называл это: «видеть жизнь в ромовом свете», — Федерико внимательно слушал пояснения Гильена, великого знатока народных музыкальных форм — дансонов, румб, гуарачей.
Особое предпочтение Николас отдавал сону, танцу-песне, пришедшему из Сантьяго и полнее всего воплотившему кубинский характер. В соне, утверждал он, можно выразить любое чувство — так велико его ритмическое разнообразие и такую свободу предоставляет он для импровизации. А впрочем, что тут объяснять! Загоревшись, он переглядывался с музыкантами, обменивался несколькими словами с ближайшими соседями, и вот уже воцарялась тишина в кабачке, трехструнная гитара с барабаном-бонго начинали выплетать свои узоры, и какой-нибудь оборванец, выйдя на середину, затягивал сон о Папе Монтеро:
Сеньоры, сеньоры, мне родные покойника оказали доверье, чтобы прогнал я горе, которое мыкал всю жизнь Папа Монтеро.
Раздавался яростный взрыв ударных инструментов. Затем вступал общий хор посетителей, то ли всерьез подражая заупокойной молитве, то ли кощунственно ее пародируя: Пусть оплачет нашего друга — сумба! — знойная румба.
«В землю уже закопали», — жаловался солист. И хор весело подтверждал: — сумба! — румберо-каналью.
Все более легкомысленным тоном запевала принимался перечислять земные блага, которых безвременно лишился каналья румберо:
Никогда уже не наденет сомбреро.
— Сумба! — подхватывал хор еще веселей. — Папа Монтеро!
Постепенно ритм учащался. Его отбивали ладонями по столикам, по коленям, выскакивали в проход и, повинуясь подмывающей музыке, начинали двигать плечами и бедрами. Плясали все посетители, плясали музыканты, не выпуская из рук инструментов, плясал Николас в сбившемся набок галстуке, плясал Федерико, азартно перенимая коленца у откаблучивавшей перед ним грудастой мулатки. Над заботами и горестями, над всяческими запретами и, кажется, над самою смертью торжествовал бесшабашный кубинский сон.
Расходились под утро. Всю дорогу до отеля Федерико продолжал донимать Николаса расспросами; и, посвящая его в тайны сона, где счастливо встретились два потока — негритянский и креольский, Гильен почему-то испытывал такое чувство, как будто не спутнику, а себе самому открывает он глаза, как будто многие мелочи, порознь жившие в памяти, соединяются вдруг, становятся необыкновенно значительными от одного лишь присутствия этого человека.
Уже простившись, Федерико порывался еще что-то спросить или сказать, но каждый раз останавливался и только бросал на приятеля взгляд, который показался бы тому укоризненным, если бы он знал за собою хоть какую-нибудь вину. Однако взгляд этот преследовал Николаса до самого дома, странным образом смешиваясь в его сознании с собственными растревоженными мыслями, с неотвязно звучащими ритмами...
То, что исподволь созревало в нем, конечно, вышло бы наружу и без знакомства с Федерико. И все-таки именно в одну из этих апрельских ночей 1930 года Николас Гильен впервые ощутил, что ритм, пронизывающий его, начинает превращаться в слова, расслышал четыре слога, которые нашептывал ему на ухо незнакомый голос: «негр-губошлеп, негро-бембон». Он так и не уснул до утра. Негро-бембон, негро-бембон, негро-бембон... Едва рассвело, он принялся за работу и, словно припоминая позабытый мотив, в один присест записал стихотворение, не похожее ни на одно из тех, какие сочинял раньше. Стихотворение называлось «Негро-бембон»; два эти слова прошивали его насквозь, как припев. А следом пришли другие стихи — о девчонке, что верна своему негру, и о другой, продающей себя за деньги, о любви на пустой желудок и просто об уличной встрече: Иди, иди, прохожий, шагай, иди без остановки, шагай! Зайдешь к ней в дом — что видел меня, не выдавай. Иди, иди, прохожий, шагай!
Только к вечеру положил он перо, еще раз перечитал восемь лежащих перед ним стихотворений, глубоко вздохнул, поставил общий заголовок: «Мотивы сона». Теперь он знал, что за голос не давал ему покоя всю ночь — наконец-то собственный его голос!
Успех «Мотивов сона» был оглушительным — их тут же положили на музыку, их распевали на улицах люди, отродясь не читавшие стихов, не знавшие даже имени автора. Критики заявляли, что Гильен отыскал секрет по-настоящему кубинской поэзии, в поисках которой уже давно блуждают лучшие таланты. Раздавались, правда, и другие голоса, обвинявшие поэта в потворстве низменным вкусам толпы.
Как-то на очередном банкете в честь Федерико Гарсиа Лорки — число этих банкетов по мере его пребывания на Кубе возрастало в геометрической прогрессии — встал с бокалом в руке некий сеньор, один из тех, кто, не написав ни строчки, ухитряется занимать пожизненное место в отечественной литературе. Федерико терпеливо слушал речь, переливавшуюся всеми красками тропического красноречия. Вдруг он насторожился — оратор превозносил Гарсиа Лорку за достойную восхищения осторожность, которую тот проявляет в использовании народного творчества, облагораживая его и возвышая до уровня настоящей поэзии. Какой пример, восклицал сеньор, расплескивая в возбуждении вино на скатерть, для некоторых из молодых поэтов Кубы, впогоне за дешевой популярностью протягивающих руку уличной музе и не останавливающихся перед тем, чтобы ввести в литературу столь вульгарный, он бы даже сказал, площадной, жанр, как сон!
Гости переглянулись — одни со злорадством, другие с возмущением: все понимали, о ком идет речь. Момент был выбран хитро, оратор мог быть уверен, что не встретит отпора, — кто же станет превращать чествование Гарсиа Лорки в дискуссию о Гильене! — a между тем его выпад назавтра же облетел бы всю Гавану и Федерико невольно оказался бы причастным к этому. С безмятежным лицом поднялся Федерико для ответного слова. Те, кто еще надеялся, что он по крайней мере возразит наглецу, опустили глаза: поэт в изысканных выражениях благодарил своего прославленного собрата, украшение обеих Америк, гордость испанской расы, за незаслуженно высокую оценку, которой тот удостоил его стихи, — разумеется, по своей безграничной благожелательности, так выразительно здесь сегодня продемонстрированной.
Кто-то, не выдержав, прыснул в салфетку. Прославленный собрат медленно наливался кровью. Федерико невозмутимо продолжал. Лишь исчерпав запас общих мест и несусветных комплиментов, засевших в памяти еще с лекций дона Рамона в Гранадском университете, он попросил позволения заключить речь новыми стихами, написанными на Кубе. Все захлопали. Украшение обеих Америк впервые перевело дух — и тут же снова втянуло голову в плечи.
— Стихотворение, которое я прочту, — сказал Федерико, — называется «Сон».
Сейчас он был серьезен по-настоящему.
Когда выглянет месяц полный, я поеду в Сантьяго-де-Куба, поеду в Сантьяго. Оседлаю черные волны и поеду в Сантьяго. Когда пальма захочет стать птицей, поеду в Сантьяго, и в медузу платан превратится — поеду в Сантьяго.
В притихшем банкетном зале плыл, покачиваясь, кубинский народный сон с испанской поэзией на борту — уплывал, не трогаясь с места, в неведомый край детской мечты.
С рыжеголовым Фонсекой поеду в Сантьяго, с Ромео и розовою Джульеттой поеду в Сантьяго. ...О Куба! О ритм шелестящий, острый! Поеду в Сантьяго. О канувший каплей в тропики остров! Поеду в Сантьяго. Арфа тугих стволов, цветок, кайман безмолвный! Поеду в Сантьяго. Я всегда говорил, что поеду в Сантьяго — оседлаю черные волны и поеду в Сантьяго.
Переждав аплодисменты, Федерико поднял руку.
— Я написал эти стихи, — сказал он, обводя пристальным взглядом гостей, — в подражание моему другу, поэту Николасу Гильену." (с) - Лев Осповат. Когда этим летом я читала книгу Гибсона, упоминания не то что об этом знакомстве - вообще имени Николаса Гильена не нашла. И задалась вопросом: а был ли мальчик, то есть встреча-то? Конечно, такому красивому и забавному рассказу хотелось верить, и поведение вполне в духе Федерико, но ведь Гибсон же! Авторитет и вообще! Причем без шуток, да. И задала я вопрос по этому поводу сеньоре Волонтери, жительнице Буэнос-Айреса. Не Куба, конечно, но все же Латинская Америка... Ну не могло быть, чтобы два таких человека на таком маленьком острове да не встретились! Я оказалась права. И Лев Самойлович Осповат оказался прав. А вот господина Гибсона теперь хочется спросить: "А куда это из Вашей книги Николас Гильен делся?" Правда, свой источник информации сеньора Волонтери не указала...